Тайна совещательной комнаты - Никитинский Леонид

Наконец я получил возможность встретиться с Поддубным и спросил у него, как ему удавалось каждый день сидеть в стеклянной клетке в белой рубашке: в «Матросской тишине» прачечная, что ли? Он объяснил, что стирал только воротничок и гладил его методом «под матрасом», а грудь-то была мятая и несвежая, поэтому он все время сидел в свитере, даже когда было жарко. Вот откуда эта белая рубашка в романе, а очки в золоченой оправе я на нем заметил раньше, они были и в первом варианте сценария.

Теперь эта история была уже вроде закончена, но неоконченный роман сам по себе зудел и поворачивался во мне, и однажды в марте я просто плюнул на все и уехал опять в лес. Я не мог представить, что можно оторваться надолго от журналистских дел, я думал, может, это на недельку. Я дописывал роман два месяца, почти не вставая из-за стола. Персонажи росли и своевольничали, но это искупалось их активностью, мне уже почти ничего и не надо было делать, только следить, чтобы они не говорили про себя лишнего, ведь я их знал, как давних знакомых, я и сейчас могу рассказать про каждого из них кучу всяких историй, которые никому не будут интересны. Присяжные, собранные из каких-то кусочков, становились все менее похожи на тех, кто послужил им прообразами, но смысл их мыслей и поступков не только не искажался, но становился яснее. В самом конце, там, где про любовь, я вспомнил, что в первой коллегии быта воспитательница детского сада, которая учила хинди. Я подумал, нельзя ли не в ущерб смыслу сделать так, чтобы одну из присяжных в романе тоже звали Хинди, и понял, что не только можно, но и нужно, что моя медсестра — это она и есть, хотя она, разумеется, совсем другая.

И ровно два месяца не было ни звонков, ни денег, никому я совершенно не был нужен, и, только когда я уже понял, где примерно у меня будет точка, телефон разразился шквалом требований немедленно куда-то бежать и что-то срочное делать. В том числе позвонили и сказали, что сейчас Никита Белых будет биться в передаче «К барьеру» с Хинштейном про суд присяжных и чтобы я через три часа был там в качестве секунданта. Хинштейн — это святое, я начал собираться, но вдруг обнаружил, что боюсь сесть за руль. До этого я никогда не боялся ни ездить, ни летать, а тут понял, каково быть беременной женщиной: я боялся не за себя, а за персонажей, ведь они все были уже живые, но не родившиеся до конца, только в компьютере. В студии у Владимира Соловьева происходила истерика по поводу оправдания присяжными в Санкт-Петербурге «убийц таджикской девочки», все кричали, что присяжные, наверное, расисты, не говоря уж о том, что «водопроводчики». Как потом станет ясно, питерские присяжные были единственными, кто разобрался в деле и оправдал невиновных мальчишек, я потом тоже писал и об этом в газетах.

Я дописал роман в мае 2006 года, не совсем понимая, что получилось. Я был готов и к неудаче, хотя несколько раз понимал, что пишется лучше и лучше, и это было даже досадно, потому что приходилось возвращаться к началу и переписывать все заново с точки зрения «еще лучше». Но я знал, что эйфория графомана обманчива. Я потихоньку стал показывать роман друзьям и профессионалам. Один издатель сказал, что роман, пожалуй, можно и напечатать, но за мои деньги, нужно было три тысячи долларов, их у меня тогда не было. Позвонила адвокат Ставицкая, которой роман понравился, я ей сказал про три тысячи долларов просто так. Потом позвонил Поддубный, которому Ставицкая тоже дала роман, и сказал, что сейчас привезет мне три тысячи. Он сказал, что у него есть только одна просьба… если я хочу доставить удовольствие лично ему. Это, сказал он, не условие спонсирования, а просто человеческая просьба. Но тут позвонили из издательства, которое я не буду называть, потому что от договора с ним я отказался: они мне не обещали гонорар, а в другом издательстве сразу дали.

Окончательно судьбу романа определил писатель Андрей Константинов, с ним мы сотрудничали в Санкт-Петербурге, когда я писал об «убийцах таджикской девочки». Он сказал, что ему только одного не хватает в романе, и, мол, по законам жанра все читатели тоже ровно этого и ждут. И это целиком совпало с пожеланиями Поддубного. Я не знал, кого же из присяжных, которые все были мне как дети, можно науськать на такое мерзкое дело, но потом придумал, и в окончательном тексте появилась, по-моему, забавная линия, и самые проницательные читатели, может быть, даже догадались какая.

Ну вот, собственно, и все, вот и хеппи-энд. Зарубленный топором священник Александр Мень говорил, что добро всегда побеждает зло, но — на длинной дистанции. Роман, по-моему, получился в жанре настоящего социалистического реализма, тут утверждается, что истина существует, а все люди, в общем, хорошие. Это правда жизни, но правда искусства немножко другая, я же не мог написать про три коллегии сразу. И все же всем присяжным мой низкий поклон, потому что, если эта книжка получилась, — это их заслуга.