Чувство реальности. Том 1 - Дашкова Полина

— Да. Вот еще ноутбук и маленькая сумка. Она надеялась, что Ловуд возьмет у нее хотя бы сумку с компьютером, которая висела на плече. Но он не собирался ей помогать. Вместо него какой-то длинный парень в мокрой боксерской майке легко раскидал телеги, ухватился за ручку Машиного чемодана и спросил:

— Такси не желаете?

— Нет, спасибо.

Чем ближе они подбирались к выходу, тем гуще становилась толпа таксистов, настойчиво предлагавших свои услуги.

— Весьма криминальный бизнес, — объяснил Ловуд, — цены чудовищные. Вообще, учтите, здесь все значительно дороже, чем в Нью-Йорке. Качество товаров и услуг совершенно не соответствует ценам. Подгнившие, экологически грязные фрукты, отвратительный хлеб, который плесневеет на второй день, на рынках торгуют колбасой, которую производят в подпольных цехах из тухлого мяса, в антисанитарных условиях. Все поддельное, фальшивое, от парфюмерии до автомобилей. Кстати, прежде чем сесть за руль, советую сначала поездить на такси пару дней и привыкнуть к здешним специфическим правилам дорожного движения. Вы бывали в Египте?

— Да, — кивнула Маша, — а при чем здесь Египет?

Она почти не слушала его сердитого ворчания. Она жадно разглядывала толпу, ловила обрывки разговоров и все не могла успокоиться. Отец предупредил ее, что это совсем другая страна, что для России сейчас десять лет как целый век, но все казалось таким страшно знакомым, что кружилась голова.

— Здесь, как в Египте, хамство на дорогах. Это еще мягко сказано — хамство. Дорожная милиция откровенно вымогает взятки, светофоры вечно ломаются, со спецсигналом носятся не только те, кому положено, но и бандиты, и родственники бандитов, никто никого не пропускает, вас подсекут, даже если это опасно для жизни. А зимой вообще кошмар, гололед, сугробы, вечная грязь. Все, мы пришли.

Ловуд пискнул пультом, отключая сигнализацию, открыл багажник серебристого с перламутровым отливом "Форда" и предоставил Маше самой запихнуть туда свой чемодан и сумку с компьютером. В салоне было так чисто, что Маше захотелось вытереть ноги, прежде чем ступить на пушистый голубой коврик под сиденьем. Перед ветровым стеклом болталась ароматическая пластинка в форме елочки.

— Стивен, вам что, здесь совсем не нравится? — спросила Маша, когда он включил мотор.

— Нравится. Просто я недавно провел пару часов в морге Боткинской больницы и до сих пор не могу прийти в себя.

— Вы хорошо знали Томаса Бриттена?

— Мы вместе учились в колледже. И, как назло, именно я оказался дежурным в посольстве. Мне пришлось поехать на опознание. Приятного мало, сами понимаете. Да, вот вам мобильный телефон. У вас МТС, в записную книжку я внес несколько номеров. Свой служебный и мобильный, один из мобильных Рязанцева, еще кое-какие посольские. Врач, дежурный, гараж, служба безопасности. Ваша машина вас уже ждет, в посольском гараже. Я взял для вас маленькую "Мицубиси", отличный автомобиль, типично женский, цвет какао с молоком. Вот ключи и документы. Машину можете забрать в любой момент. Учтите, ни гаража, ни охраняемой стоянки у вас нет, поэтому не забывайте включать сигнализацию, снимать музыку и дворники.

— Спасибо.

— Да, поскольку я приготовил все для вас еще до несчастья, там в записной книжке остались телефоны Томаса и Виктории. Можете их стереть.

— Есть какие-нибудь предварительные версии?

— Не знаю, со мной никто ими не делился. Там работает ФСБ.

— А милиция?

— Был один майор, но скорее всего он просто камуфляжный персонаж, так, знаете, для приличия.

Ловуд замолчал, и надолго. Маша не пыталась продолжить разговор. Она смотрела в окно. Смеркалось. Она старалась не замечать того особого оттенка ранних русских сумерек, который до сих пор плавал где-то у нее в крови.

Четырнадцать лет назад были такие же сумерки и начало мая. Вдоль Ленинградского шоссе мелькали клочья леса. Над верхушками сосен у близкого горизонта стелилось длинное лохматое облако, подсвеченное снизу невидимым закатным солнцем. И сейчас точно такое облако, темно-синее, со светло-розовым брюхом, плавно повторяло очерк темной кромки леса. Тогда она знала совершенно точно, что больше не увидит ничего этого, и не чувствовала даже легкой грусти. У нее ныли все внутренности, у нее чесалась под гипсом рука. За две недели до отлета она попыталась сделать несколько шагов, от палаты до сортира, без костылей, грохнулась, подмяв под себя несчастную правую руку, и опять ее вправляли, гипсовали.

Четырнадцать лет назад лирический пейзаж за окном застилала грязно-кровавая пелена, которая исчезла с глаз много позже, после курса интенсивной психотерапии в частной клинике в Нью-Йорке. Четырнадцать лет назад ее сопровождала молчаливая сиделка из "Красного креста", которая на руках переносила ее из машины в инвалидное кресло, и бойкая пожилая чиновница из Минздрава. Нет, никаких рощиц, светлобрюхих облаков Маша тогда вовсе не видела. По дороге в аэропорт она тупо повторяла про себя, что никогда, никогда в жизни не вернется в эту страну.

"Вот будет у меня миллион долларов, и меня сразу все полюбят, я стану талантливым, красивым, вообще, каким захочу, таким и стану. Не потребуется никаких оправданий. С миллионом я буду вполне самодостаточен, и для себя, и для других", — думал Андрей Евгеньевич Григорьев, разворачивая свой серенький старый "Форд" у бензоколонки, по дороге к аэропорту.

Жена Клара после недельной отлучки возвращалась из Москвы в Вашингтон. Григорьев ехал ее встречать. Был вечер 21 октября 1983 года. Лил дождь, такой сильный, что асфальт под колесами кипел, словно раскаленное масло на сковородке. В салоне было уютно, тепло, из динамика звучал старый диксиленд. Американский журналист Билл Макмерфи умудрился достать для своего друга советского дипломата Андрея Григорьева очередную кассету с редкой записью "Сладкой Эммы Баррет". Все было здорово, красиво и сладко, как в голливудском кино пятидесятых. Или как в советском кино того же периода. Какая разница?

Стилизованное под пятидесятые здание бензоколонки с мигающей ретро-рекламой шоколада "Хершис" целиком, во всех разноцветных подробностях, отражалось в черном кипящем зеркале асфальтовой площадки. Капли дождя приплясывали и светились зеленым, красным, золотым огнем. С неба над Вашингтоном сыпался танцующий в ритме диксиленда дождь из фруктовых леденцов. На крытой стоянке у кафетерия Григорьев увидел всего одну машину, белый новенький фургон, дом на колесах. В таких путешествуют по стране небогатые американские семьи.

Советский дипломат Андрей Григорьев припарковал свой "Форд" у колонки с дизелем, протянул десять долларов черной девочке в синем форменном комбинезоне, рассеянно взглянул на часы и зашел в кафетерий. До прилета Клары оставалось еще полтора часа. Куча времени, чтобы выпить кофе, съесть кусок пиццы или жареную сосиску с салатом, выкурить пару сигарет. Перед ним мягко открылись раздвижные стеклянные двери. Он занял свободный столик в углу и сел таким образом, чтобы через зеркало за стойкой видеть всю стоянку.

За соседним столиком сидела семья, вероятно, хозяева фургона. Мама, папа, двое детишек, девочка лет десяти и мальчик не старше четырех. Все в потертых джинсах, кроссовках и хлопчатобумажных свитерах. Заказывая себе порцию пиццы с тунцом и большой овощной салат, Григорьев нечаянно взглянул на девочку и тихо охнул про себя.

Прямые белокурые волосы, небрежно стянутые в хвост на затылке, голубые ясные глаза, высокий выпуклый лоб под прозрачной челкой. Она задумчиво смотрела в окно, на дождь, и жевала гамбургер. Она была страшно похожа на его десятилетнюю дочь Машу.

Вспыхнули фары. На площадку въехала черная "Хонда" и примостилась рядом с серым "Фордом", у соседней колонки. Григорьев заставил себя отвернуться от девочки и взглянул в зеркало над стойкой.

Из "Хонды" появились сначала ноги в твердых новеньких джинсах, в красных сапожках на скошенных каблуках, с острыми носами, потом голова в рыжей шляпе с изогнутыми полями и витыми тесемками под подбородком, наконец мощный корпус в клетчатой ковбойке и кожаном черном жилете.

Билл Макмерфи решил устроить маленький маскарад, вырядился как настоящий провинциальный янки, бравый ковбой, желающий поразить столичную публику своим воинственным патриотизмом. Фальшивый журналист, сотрудник русского сектора ЦРУ, выглядел как ходячий плакат: "Да здравствует великая и свободная Америка!" Левый нагрудный карман жилетки украшал маленький звездно-полосатый флажок.

Обычно Макмерфи одевался совсем иначе, предпочитал дорогие неброские, чуть поношенные вещи: фланелевые брюки, гладкие джемперы из натуральной шерсти с замшевыми заплатами на локтях, английскую спортивную обувь, мягкую, легкую, на натуральном каучуке. В сапожках на каблуках ему было явно неудобно ходить, он даже прихрамывал слегка, пока шел к двери кафетерия.