Шоу в жанре триллера - Леонтьев Антон

Раздались приглушенные смешки, один из учеников, подняв руку, почтительно спросил:

– Витольд Эргенгардович, а про свиней можно спросить?

Учитель, не осознав оскорбительного для Марты подтекста вопроса, важно ответил:

– Разумеется, и про свиней, и про гусей, и про баранов…

Класс нагло захохотал. Марта, чувствуя, что заливается предательской краской, медленно вышла к доске. Старая форма была тесна ей, она исподлобья взглянула на учителя и, сопя, уставилась в пол.

– Митюхович, мы ждем, – пропел фальцетом Витольд Эргенгардович, ударяя сухим пальцем, как метрономом, по кафедре. – Seien Sie bitte so lieb und weihen Sie uns in alle Einzelheiten der Erntezeit im herzoslowakischen Kolchos ein! Martha, wieso schweigen Sie? Ich und die Klasse warten mit grosser Ungeduld![3]

– Я не готова, – буркнула Марта, так и не поняв, что же ей сказал по-немецки Витольд Эргенгардович.

Учитель оттопырил ухо, кокетливо поправил синтетическую челку и изумленно пропищал:

– Ты что-то сказала, Митюхович?

Из-за заячьей губы Марта говорила невнятно, но она поняла – Парик просто издевается над ней перед всем классом.

– Митюхович, – Витольд Эргенгардович поднялся с учительского кресла, заложив руки за спину, прошелся по классу. – Понимаю, что по-немецки ты ни бельмеса, поэтому перейду на герцословацкий, надеюсь, что родной язык твой мозжечок способен усвоить. Ты ленива и нелюбопытна, как сказал классик. Иностранный язык – это тренировка ума и смекалки. Я понимаю, что это не для тебя, но все же, все же, дорогая моя…

Гадкий смех прокатился волной по классу. Всем было приятно смотреть на то, как Парик гнобит Вия.

– Задание было несложным, Митюхович, – продолжал учитель, остановившись около нее. – Но ты не справилась с ним. У тебя нет будущего, ты ноль! Абсолютный ноль, Митюхович! Du bist eine Null, du bist ein Nichts, du hast ьberhaupt keine Zukunft[4].

Витольд Эргенгардович был ужасно охоч до философствований и назидательных проповедей в присутствии всего класса.

– Почему ты смотришь в пол, когда с тобой разговаривает преподаватель! – тонким фальцетом закричал Парик. – Смотри мне в глаза, Митюхович, или тебе так стыдно за свое тупоумие, что ты… Потому что ты… Ты – дура! Ферштейн, Митюхович? Ферштейн, я тебя спрашиваю?

Марта смотрела в пол и чувствовала что-то странное. По ее телу растекался жар, в голове был туман, сквозь который до ее сознания, как удары молотка, доносились обидные слова учителя. Он превращал ее в посмешище перед всеми и делал это намеренно. Марта ненавидела его, она хотела, чтобы, чтобы он… чтобы Парик… умер!

В пальцах рук и ног у нее закололо иголками, а перед глазами вместо выцветшего линолеума, на который она упорно смотрела, возникли красные и черные круги. Голос Парика хлестал ее, как плетью.

– Митюхович, мне тебя жаль! – провозгласил Витольд Эргенгардович и уселся за учительский стол. – Садись, ты получаешь кол! Первый раз в жизни ставлю кол, но ты его заслужила! Du hast das verdient! Raus hier, und dalli![5]

Его рука замерла над журналом, чтобы вывести жирный кол. Вдруг ручка неожиданно выстрелила, из нее на классный журнал брызнули кипящие чернила. Парик, взвыв, в испуге откинул самописку на пол. Пластмасса нагрелась до такой степени, что он обжег пальцы.

– Что такое!.. – закричал Витольд Эргенгардович, и тут вспыхнул классный журнал. Вспыхнул просто так, без всякой причины.

А потом преподаватель по прозвищу Парик ощутил жар на голове. Что-то невыносимо жгло его череп, капая вонючими черными сгустками на костюм и ботинки.

Ученики в классе истошно заорали, кто-то, не спросив разрешения, бросился вон.

Горел парик Витольда Эргенгардовича. Учитель слишком поздно понял это, сдернул его с лысины и швырнул на пол. Вся голова Витольда Эргенгардовича сделалась малиновой от обширного ожога. Учитель метнулся к умывальнику, открутил до максимума кран с холодной водой и сунул голову под тугую струю.

Марта улыбнулась. Класс был напуган, учитель, который унижал ее, корчился перед умывальником, пытаясь унять дикую боль. Его парик тлел на полу, а классный журнал превратился в груду пепла. Марта поняла, что все это сделала она.

У нее был дар.

Урок немецкого оказался сорван, прибыли завуч, директриса и даже полиция. Все дружно принялись выяснять, кто посмел учинить подобное вопиющее нарушение школьного устава.

Несмотря на страстное желание опозоренного и искалеченного Витольда Эргенгардовича (врачи сказали, что лысина и лицо навсегда останутся обезображенными) установить личность преступника, все попытки оказались тщетными. О Марте забыли, о ней всегда забывали, потому что никто и помыслить не мог, что толстая, неповоротливая девочка с заячьей губой является причиной трагедии.

Жертвы нашлись – двое школьных хулиганов, которых и раньше подозревали в подобных мерзостных шалостях, были через неделю исключены из школы и поставлены на учет в детскую комнату полиции.

Оказавшись в тот день дома, Марта съела весь обед, заботливо приготовленный бабушкой. Она даже не заметила, как проглотила две порции.

Это сделала она. Именно она заставила гореть журнал, ручку и, главное, парик учителя. Вспомнив об этом, Марта хмыкнула. Ей сделалось смешно, и она полчаса хохотала в подушку, представляя, как Парик с багровой мордой плясал около умывальника.

И как же она раньше не замечала этого. Ведь если она умеет управлять огнем… Марта посмотрела на себя в зеркало. Тогда можно забыть, что ты жирная, словно распухшая жаба, что у тебя искорежена верхняя губа и весь лоб покрыт угрями.

Закрывшись в своей комнате, Марта стала экспериментировать. Она сосредоточила свою волю на учебнике немецкого. Никакого результата. Она старалась изо всех сил, представляла, зажмурив до боли глаза, что страницы начинают тлеть, пламя бежит по ним, пахнет гарью. Гарью действительно попахивало, но от блинов, которые бабушка решила сделать любимой внучке на полдник. У Марты начала болеть голова, так было и в тот раз, но боль была обыкновенная, тупая и ничего не предвещающая.

Безрезультатно промучившись около сорока минут, Марта поняла, что пока что не в состоянии вызывать огонь по желанию. Он приходил в те моменты, когда Марта была чем-то расстроена или чего-то боялась.

С наружной стороны двери послышалось жалобное поскуливание: это был Шкалик. Марта впустила пса. Тот, радостно виляя хвостом, подбежал к ней. Марта была рада видеть собаку. Шкалик, в отличие от многих других, не напоминал ей постоянно о том, что она уродина и дура.

Марта гладила мягкую шерсть пса, снова предаваясь мечтаниям. Как хорошо управлять огнем! Ее будут бояться, и все, кто когда-нибудь обижал ее, умрут. Она убьет их – Марта чувствовала себя готовой к этому.

Пульсирующая головная боль пришла неожиданно, ворвалась в черепную коробку откуда-то из темных глубин подсознания. Марта не была в стрессовом состоянии, наоборот, она расслабилась, и тем не менее второй раз за день дар проявился на полную мощь.

Болезненное покалывание в пальцах усилилось, она не могла открыть глаза, черно-красные разводы запестрели в мозгу. Марта внутренне возликовала: она смогла – она вызвала дар, хотя и не сразу, но вызвала!

Она представила себе учебник немецкого языка в огне, но вместо этого квартиру прорезал жалобный скулеж. Марта с трудом разомкнула веки. Шкалик, ее любимый пес, вертелся на месте. Марта в оцепенении смотрела на то, как пес с каждым мгновением слабеет. А потом сорвалась с места, бросилась к нему, но отступила, потому что жар от синего пламени был невыносимым. Она сорвала с кровати стеганое одеяло и бросила его на собаку.

Жалкое тельце Шкалика подрагивало от внутренних судорог, шерсть обгорела, обуглилась кожа, глаза пса закатились. Марта, перемазанная в саже, сидела на полу и ревела. Почему так произошло? Она не хотела, чтобы огонь убил Шкалика, она же его любит!

И все же именно она убила Шкалика! Спасти пса было нельзя, он продержался до вечера, тихонько поскуливая и разевая пасть, из которой капала кровавая слюна. Потом он околел.

Клавдия не интересовалась тем, что произошло с собакой, – ей было все равно, жив Шкалик или нет. Бабушка, покачав седой головой, ничего не произнесла, словно обугленный труп в квартире был нормальным явлением. Марта пыталась объяснить ей, что это проявление ее дара, но старушка ничего не поняла из сбивчивых фраз внучки.

Мать хотела выбросить труп собаки в помойку, но Марта настояла на том, чтобы его закопали около подъезда, под кустом сирени. С тех пор она никогда больше не заводила себе домашних животных.

Способности Марты были выше среднего, об этом говорили почти все учителя, поэтому она единственная из детей Клавдии Митюхович не ушла из школы после восьмого класса, а осталась учиться дальше. Сама Клавдия не понимала этого, но никак не препятствовала такому выбору. О ее тайной страсти стало известно на работе, она сразу же потеряла место вахтера, пришлось вновь мыть полы. Однако нигде она не задерживалась больше трех месяцев, потому что обязанности свои выполняла плохо, водила во вверенные ей помещения друзей и подруг такого же пошиба, безобразничала и подворовывала. Городок был небольшим, поэтому через несколько месяцев она стала, как и дочь, местной достопримечательностью. Старшие дети разъехались по стране, о спивающейся матери, старенькой бабушке и младшей сестре никто не думал. Так они и жили – вечно пьяная Клавдия, временами приходящая в чувство (тогда она обнимала Марту и твердила, что любит ее больше всех), выжившая из ума старуха, которая на все взирала с улыбкой и неизменно качала седой головой, и Марта, слонообразная Марта, обладавшая даром пирокинеза.