Девушка без Бонда - Литвиновы Анна и Сергей

Он отключил автопилот и взял штурвал в руки. И сразу катер пошел мягче, стал меньше подпрыгивать на волнах. А француз продолжил витийствовать:

– Мне рассказывали: во многих русских селениях даже нет централизованной канализации, поэтому люди в тридцатиградусный мороз справляют нужду на улице… Это правда?

– А вы, европейцы, зато с жиру беситесь, – ответствовала Татьяна. – Бесконечно по кафе сидите. Зимой обязательно катаетесь на лыжах, летом – на яхтах. Кругом одни богатые бездельники, вечные студенты…

Парень хохотнул:

– На нашу компанию намекаешь?.. Что ж, в отношении меня ты почти права. Совсем недавно я был образцовым студентом. Сорбонна, физико-математический факультет, блестящие перспективы, бла-бла-бла…

– Ты не похож на студента, – усмехнулась она.

– И тем не менее успевал я неплохо, – его лицо озарилось воспоминаниями. – Во всех дисциплинах, положенных студенту.

– Девушки, выпивка? – иронично спросила Таня.

– И это тоже… Я – обычный парень, в меру честолюбивый, в меру раздолбай. Такие после университета остепеняются, всю жизнь выплачивают кредит за дом и каждый год ездят отдыхать в один и тот же недорогой отель. Но однажды… Мне вдруг захотелось прожить отпущенные мне годы совсем по-другому.

… Таня потом не раз вспоминала его рассказ. Что из него было правдой? И зачем Жан-Пьер признался ей во всем – или почти во всем? Вряд ли парню просто захотелось поболтать. То был метод соблазнения? Или он преследовал иные цели? Она могла только догадываться. Но история Жан-Пьера тем не менее запала ей в душу.

…Он родился в типичной буржуазной семье. Отец успешный адвокат, мать когда-то мечтала стать известной пианисткой, но пожертвовала карьерой (как часто говорят неудачливые пианисты) ради воспитания детей и домашнего хозяйства.

Жан-Пьер хорошо (но не блестяще) учился в школе, потом последовал университет… Все обыкновенно – только адски скучно.

Но однажды Жан-Пьер (тоже в ряду полагавшихся студенту безумств) отправился вместе с друзьями на спортивный аэродром. Среди молодых людей их круга было модно пробовать нечто особенное. Аквабайк. Серф. Сноуборд. Паркур. Акваланг. Параплан. Ничего из вышеперечисленного Жан-Пьера не захватило. А вот другая забава, парашютные прыжки… Этот ни с чем не сравнимый страх – за секунду до того, как покидаешь самолет и оказываешься один на один со смертельным риском и неизвестностью. Восхитительные ощущения свободного падения, когда несешься к земле со скоростью спорткара. И еще – ни с чем не сравнимое чувство свободы…

Татьяна слушала и очень хорошо понимала Жан-Пьера. В конце концов, ей доводилось испытывать примерно те же эмоции. И главным из ее «парашютных» воспоминаний была та упоительная свобода, что приходит к тебе во время падения…

…Его друзья прошли инструктаж, продолжал свой рассказ француз, затем сделали по несколько прыжков, прикупили и прикололи себе на одежду красивые значки с изображением раскрытого парашюта (кстати, дороже всего ценились привозные, советские, где запечатлен круглый белый купол) – и больше на аэродроме не появлялись. А Жан-Пьер – остался. И всеми скучными буднями (в университете, в кафе и даже в постели с девушками) мечтал только об одном – о выходных. Когда он расстанется наконец с предсказуемой и строго регламентированной жизнью студента и отправится на аэродром. Где из удобств – самые примитивные, полно откровенных лузеров и очень мало холеных барышень с причесочкой волосок к волоску и свежим маникюром.

Однако новое увлечение потребовало от Жан-Пьера денег – и немалых. Купол, высотомер, комбинезон, «сайперс»[13], очки, перчатки, стропорез – оборудование он оплатил из собственных скромных накоплений. Но и сами прыжки стоили немало. А отец (Жан-Пьер ему о своем увлечении опрометчиво рассказал) отказал ему в деньгах категорически. Папаша не стал распространяться, что новое хобби опасно, произнес совсем другое: «Финансировать блажь я не намерен. Зарабатывай сам».

Что ж, он устроился официантом. Днем – университет, вечером – работа, ночью – подготовка к тестам и контрольным. Жан-Пьер уставал адски, в учебе съехал, но главное: с каждым днем все больше и больше понимал: точные науки (а на физико-математический факультет он поступил по воле отца) ему совсем неинтересны. И еще менее интересны карьерные перспективы, которые дает университетский диплом. А вот восхитительное единение с небом… Азарт. Риск. Страх – и дикая радость, когда благополучно приземляешься… Это стоило любых денег. Этому стоило посвятить свою жизнь.

И однажды он решился. Не ставя семью в известность, бросил университет. И отправился в Германию. Дроп-зона Шлирштадт. Уютное местечко. И прыжки с четырех тысяч метров – всего по двадцать пять евро. А главное – никаких проблем с деньгами, чтобы оплачивать свое увлечение. Жан-Пьер легко нашел способ заработать. На аэродром приезжало множество богатых и занятых людей. Богатых и занятых настолько, что они предпочитали заплатить (несчастную десятку!) симпатичному и ответственному парню, готовому уложить их парашют. А они покуда выпьют кофейку и поделятся впечатлениями от предыдущего прыжка. Впрочем, встречались, конечно, и среди явных миллионеров те, что предпочитали сворачивать купол сами: то ли из крохоборства, то ли из суеверия, то ли из перфекционизма…

…Жан-Пьер никому в Париже не сказал, куда отправляется, но папаша его нашел. И, конечно, кричал, что Жан-Пьер – осел, он губит свою будущую карьеру, причиняет страдания матери, и нужно немедленно возвращаться домой – в постылую жизнь, к скучнейшим точным наукам. Сын, разумеется, не послушался.

А скоро случилось кое-что еще. В Шлирштадт приехала красивая пара – то были Жиль и Мадлен. Прибыли они на новеньком спортивном «БМВ», сняли самый дорогой люкс и вели себя как крутые, без проблем заказали курс AFF[14]: по 1500 евро на лицо за десять прыжков, да плюс дополнительно оплачивали воздушного оператора, снимавшего на видео их полеты. Но, в отличие от богатеньких бездельников, Жиль и Мадлен занимались старательно, с увлечением, с полной концентрацией. И парашюты быстро научились укладывать сами, к Жан-Пьеру за помощью не обращались. Он посматривал на них и немного завидовал – их азарту, их единению. Лично ему еще ни разу не встречались такие девушки – чтобы любили парашюты и одновременно были столь эффектными, как Мадлен.

– Жаль, конечно, что я не знал тогда тебя, моя милая, – галантный француз прервался, чтобы отвесить комплимент Татьяне. – Ты, кажется, и прыгаешь великолепно. Да и красотка ты хоть куда, моя дорогая Ассоль.

– Меня зовут Таня, – машинально поправила она.

– Ну да, Таня, – вздохнул Жан-Пьер. – Я же говорю: ты совсем не та, за кого себя выдаешь, даже имя оказалось другое. А мне Ассоль, если честно, больше нравилось. Кстати, я хоть имя свое, в отличие от тебя, не скрываю. Можешь заглянуть в паспорт.

– Паспорта тоже подделывают, – усмехнулась Садовникова.

– Хорошо, можешь навести обо мне справки – и в Сорбонне, и в Шлирштадте. Тебе любой расскажет о Жан-Пьере Дюбуа…

Не прерывая разговора, француз покрутил джойстик локатора, увеличивая масштаб. Как бы между прочим кивнул на экран, где высилась темно-зеленая стена с неровным верхним краем:

– Остров Милос. Да он и невооруженным глазом виден…

И впрямь: слева на горизонте над черной, слегка фосфоресцирующей поверхностью моря угадывалась высокая, занимавшая треть неба тень: вздымающиеся ввысь скалы острова. А сверху, по гребню скалы, лепились крохотные белые домики.

Сердце у Тани сжалось. Неужели ее «друзья» выполнят свою угрозу? И она снова окажется на очередном острове – и опять без денег, без документов, только на этот раз ее еще вдобавок будет разыскивать полиция за соучастие в убийстве Чехова-Костенко? Но она не стала снова просить Жан-Пьера оставить ее на катере: пусть сначала выговорится, а там посмотрим. Вместо того чтоб умолять, она спросила:

– Значит, Мадлен и Жиль – все-таки парочка?

– Ну, тогда, в Шлирштадте, они были парочкой… Сейчас, по-моему, уже нет… Но самое главное: я-то свободен!

Жан-Пьер полуобернулся и окинул Татьяну хищным, раздевающим взглядом, а потом вдруг схватил за талию и привлек ее к себе. Он, кажется, весь горел от страсти. Попытался поцеловать ее в губы… Но она рывком высвободилась и отскочила от него. И тут произнесла – почему-то, из странной удали и озорства, по-французски (а ведь знание их языка, о котором не ведали ее спутники, давало ей хоть крохотное, но преимущество над ними):

– Если ты одной рукой держишь руль, а другой – обнимаешь девушку, то оба этих дела ты делаешь одинаково плохо!

– О, ты изъясняешься по-французски! – воскликнул парень. – Я же говорил, что ты совсем не та, за кого себя выдаешь, дорогая Ассоль (или Таня?).

– О, нет! Давай перейдем на английский! – взмолилась она. – На вашем языке я заучила всего несколько фраз… Эта, по-моему, была слоганом в рекламной кампании за безопасность движения… Разговорную речь я совсем не понимаю…