Инкогнито грешницы, или Небесное правосудие - Крамер Марина

– Двадцать один будет в феврале. Я хорошо запомнила, потому что Гришка об этом часто думал.

– Ну, не грудной.

Марина замолчала, раздумывая, что делать со всем этим дальше.

– Мотив, Ветка, – изрекла она наконец, – должен быть какой-то мотив, чтобы человек вдруг начал палить по женщине и ребенку. Вот поверь – я в жизни ну всяких отморозков повидала, но мало кто из них мог поднять руку на ребенка. Даже Вилли – помнишь, был у меня такой красавчик?

– Чего – «был»? До сих пор вон в городском морге трудится, – брезгливо сморщила носик подруга. – Но это-то при чем?

– А при том. Должен быть очень веский повод. Настолько веский, чтобы у мальчика переклинило голову. И потом – он ведь явно профессионально владеет винтовкой. Не каждый дилетант может влепить пулю точно в шарик, например, над твоим плечом. Или в клоуна этого, что у Алешки в комнате был. Понимаешь?

Ветка обхватила себя руками и принялась раскачиваться на табуретке, как китайский болванчик. Лицо ее сделалось бледным, глаза потухли, но Марина чувствовала – она думает, прикидывает и, возможно, что-то еще знает, о чем промолчала до сих пор.

– Слушай, подруга, – вдруг вспомнила Коваль, – а ты не знаешь такого Георгия Данилевского?

– Данилевского? – сдвинула брови Ветка. – Не помню что-то. А кто это?

– Да так… – пробормотала Марина, у которой почему-то именно сейчас всплыла в памяти фамилия Георгия, и это очень ее нервировало. Почему сейчас, в связи с информацией о сыне Беса? Какая связь? – Ладно, давай не будем сейчас голову ломать, все равно ничего не изменишь пока. Ты документы сделала?

Ветка молча кивнула.

– Отлично. Сейчас я папе позвоню, а ты пока подсуетись сама, билеты закажи до Москвы.

Марина вышла из кухни, по пути заглянула в большую комнату – Алеша задремал, пульт выпал из его руки и валялся теперь на ковре около дивана. Коваль на цыпочках зашла в комнату, подобрала его, выключила телевизор и поправила плед, которым был укрыт мальчик. Алеша не пошевелился, только судорожно вздохнул во сне. Закрыв за собой дверь, Марина ушла в спальню и позвонила отцу. Старик огорченно сказал, что билет уже купил, но сейчас попробует что-нибудь сделать через знакомого, чтобы Ветка с мальчиком смогла улететь одним рейсом с ним.

– Я тебе сейчас письмом сброшу копии документов, – пообещала Марина. – Пап, а ты сам-то как? Как сердце?

– Странно, что ты спросила, – как-то невесело рассмеялся отец.

– Почему?

– Обычно тебя не интересуют такие подробности. Но я не обижаюсь – старики мало кому интересны.

– Пап, хватит, а? – попросила Марина. – Я спросила о здоровье, а ты мне уже лекцию прочел об отношении к старикам.

– Ну, что ты, Мариша, какая лекция, это ж я так… А сердце – что… по возрасту. Присылай документы, я постараюсь все сделать за сегодняшний вечер.

Осадок от разговора с отцом почему-то остался неприятный. Марина не чувствовала себя виноватой, но на душе почему-то заскреблась кошка – как будто отцу мало внимания, а она нарочно не хочет ему его уделить. У Коваль было свое мнение на этот счет, и старая детская обида, моральная травма, нанесенная тяжелым детством, в котором отца не было, а были только неприятности и трудное выживание, не давали ей в полной мере считать Виктора Ивановича отцом. Она и так сделала больше, чем от нее можно было ожидать при ее характере, ведь пойти на контакт и начать относиться к бросившему ее человеку хотя бы без агрессии для Марины уже было почти подвигом.

Едва она открыла ноутбук, чтобы отослать отцу Веткины документы, как раздался звонок – это оказался Георгий.

– Скучаешь? – требовательно спросил он без всяких предисловий, и Марина неожиданно для себя призналась:

– Да, ужасно.

– Это хорошо, – тоном заправского соблазнителя произнес Георгий. – Я скоро приеду, и мы это обсудим.

– Жора… я не одна.

– То есть? – напрягся он, и Марина с удивлением услышала ревнивые нотки.

– А я не обещала, что ты будешь единственным, – холодно сказала она, давя в себе смех.

Он замолчал. Марина тоже молчала, с интересом ожидая дальнейшего развития ситуации. Она была честной с собой – он идеально подходил ей в постели, с ним было спокойно и хорошо, но никакого сравнения с Хохлом Георгий не выдерживал. Каким бы ни было их расставание в аэропорту, как бы они ни общались по телефону – у Марины даже мысли не возникало больше о том, что она сможет жить без Женьки. И никакой Георгий, будь он святым и с крыльями, не заменит ее безбашенного, жесткого и одновременно очень нежного Хохла.

– Если я понадоблюсь, вы знаете мой номер телефона, – сухим, официальным тоном проговорил Георгий, и Марина фыркнула:

– Н-да… А ты, оказывается, ревнив. Ну, так расслабься – у меня Виола с сыном, я не хочу, чтобы она тебя тут видела.

– Она меня не знает.

– Может вспомнить твое лицо или – что еще хуже – пороется в твоей голове и выяснит то, что не должна знать. Я отправлю ее на Кипр и потом тебе позвоню.

– Будь осторожна.

Он положил трубку, а Марина, удовлетворенно улыбнувшись, вернулась к отправке письма отцу.

Ветке удалось купить билеты на ранний утренний рейс, а Виктор Иванович сделал все, чтобы она смогла полететь вместе с ним на Кипр. Марина с облегчением выдохнула – осталось только довезти Ветку с ребенком в аэропорт, а там уже ей ничего не угрожает. «Да и мне будет легче – я хотя бы не буду переживать за них и смогу заняться всеми этими делами спокойно и взвешенно».

За остаток вечера Марина сумела при помощи Ветки найти агентство, занимавшееся арендой автомобилей, и взять там приличную машину. Фамилия Виолы и ее звонок владельцу агентства решили все вопросы, даже несмотря на выходной день, и ухоженная «Мазда» была припаркована во дворе дома с полным баком бензина.

– А есть преимущества быть мэрской женой, ага? – улыбнулась Марина, когда они с Веткой возвращались с улицы с ключами от машины и двумя пакетами продуктов.

Ветка только плечами передернула:

– И не говори!

Они тихо поужинали, разбудив и накормив Алешу, и Марина настояла, чтобы Ветка с мальчиком легли и хоть немного поспали перед дорогой. Сама же устроилась с ноутбуком в спальне на кровати и принялась составлять «рекламный проспект» своей будущей «фирмы».

Почтовый ящик тихонько звякнул, и в углу монитора заморгал белый конверт письма. Открыв его, Марина чуть не заплакала – это оказалось письмо от Грега. «Мамочка, я тебя очень люблю и скучаю. Мы с папой сидим в аэропорту, скоро наш самолет. Очень хочу, чтобы ты к нам быстрее прилетела. Крепко тебя целую».

Коваль провела пальцами по монитору и закусила губу. Сын скучал и ждал ее, а она снова занята какой-то ерундой.

– Больше никогда… – пробормотала она, – никогда не оставлю тебя. И не буду влезать никуда, хватит.

Каждый, кто хоть немного знал ее в прежней жизни, сейчас усмехнулся бы и покачал головой – Коваль и «никогда»… ну-ну, сомнительно.

Чтобы не мучиться с подъемом, Марина так и не легла спать, проведя остаток ночи за ноутбуком с кофе и сигаретами. Поболтала в аське с Машкой, страдавшей от своей обычной бессонницы, посмотрела какие-то сайты и Машкин же интернет-дневник. В сон не клонило, и это было хорошо – скоро за руль, лучше потом отоспится. Машка порадовала стихотворением, от которого Марина почему-то вдруг загрустила и принялась вспоминать какие-то моменты из жизни с Хохлом. Женька стоял перед глазами такой, каким был при их самом первом близком знакомстве, – огромный, в серых джинсах и черной короткой кожанке, под которой ясно угадывался пистолет, с выражением восхищения и какого-то легкого испуга в прищуренных серых глазах. Она помнила свое ощущение от той встречи – боялась его и хотела. Да, хотела, хотя и не признавалась себе в тот момент в этом странном желании. Но было что-то в его фигуре, в глазах, в обыскивавших ее ручищах, что заставляло Марину подумать о Хохле как о мужчине.

– Пришли мне по почте стихотворение, – попросила она Машу, и та отправила в ответ краснеющий смайлик.

– Не люблю свои стихи.

– Ну и не люби. А мне отправь, раз я попросила.

Почтовый агент звякнул через пару минут, и Марина, открыв письмо, еще раз перечитала стихи:

Она не могла понять, что именно в этих строках так задело ее душу, но, перечитав еще пару раз, решила, что это, наверное, и неважно. Хорошие стихи как хороший коньяк – будят воспоминания и оставляют чудесное послевкусие.