Чувство льда - Маринина Александра Борисовна

– Любочка, – окликнула ее учительница русского языка и литературы, – вы не забыли, что завтра мы поздравляем Анну Львовну?

Директору школы Анне Львовне исполнялось пятьдесят лет, и к этому событию весь педагогический коллектив готовился вот уже целый месяц.

– Я помню, – на бегу отозвалась Люба.

– Анна Львовна просила всем сказать, что приглашает с мужьями и женами.

– Я не замужем.

– Женихи тоже считаются, – лукаво улыбнулась русичка. – Любочка, не скрытничайте, мы все видели, какой роскошный мужчина встречает вас у школы и дарит шикарные розы! Приводите его, познакомьте с нами, а мы за вас порадуемся.

– Спасибо, но я не уверена, что смогу прийти, у мамы завтра целый день съемка, мне не с кем будет оставить детей.

– Очень жалко, очень, – искренне проговорила учительница. – А вы приводите мальчиков с собой, мы все их так любим! Они нам что-нибудь сыграют, споют английскую песенку, они у вас замечательно выступают.

– Я… постараюсь, – ответила Люба, только чтобы побыстрее отделаться от настырной коллеги.

И снова ее охватило раздражение. Приходите с женихом! Конечно, Юрцевич пришел бы с ней, если бы она попросила, он же сказал, что готов выполнять любые ее требования, только бы ему дали возможность видеться с детьми и общаться с ними. Но разменивать его обещания на такую ерунду, как юбилей директора школы, непростительная глупость. К тому же она еще не приняла решения.

Выбегая из здания школы, Люба на всякий случай осмотрелась: а вдруг Юрцевич пришел пораньше и стоит ждет ее. Но нет, не стоял и не ждал. Они же договорились на два часа, а сейчас только двадцать минут второго. Как жаль, что он не оставил своего телефона, она бы позвонила, предупредила его. А теперь неудобно получится…

«Глупость какая! – сердито говорила себе Люба всю дорогу до пединститута, где профессорствовал ее научный руководитель. – Буду я еще убиваться из-за того, что этот кладбищенский проныра меня прождет понапрасну! Ничего, подождет. Ему нужно, не мне. У меня все в порядке, это у него проблемы, вот пусть он их сам и решает».

Но уже через несколько секунд мысль ее непроизвольно соскальзывала совсем в другую плоскость: что же придумать, чтобы продолжать встречаться с Юрцевичем, и чтобы не узнали родители, и чтобы дети ничего не почувствовали, и – самое главное – чтобы он сам не понял истинных Любиных мотивов. Она не лгала себе и признавалась честно: он ей больше чем просто нравится.

И снова при этой мысли ее охватывали злоба и раздражение. Ну почему, почему в свои тридцать три года она вынуждена прятаться от родителей, почему она не смеет открыто заявить о своем интересе к этому синеглазому мужчине, отцу ее племянников? Отцу племянников… Человеку, который любил и продолжает любить Надю. Значит, снова ей, Любе, достаются остатки, объедки с барского слова, со стола сестры.

Просто голова кругом идет. В каком направлении думать? О чем думать в первую очередь? О том, как сделать так, чтобы быть с Юрцевичем? О том, как обмануть родителей? Или о том, что нужно как можно скорее отделаться от него, пока она окончательно не потеряла голову? Или вообще о том, что нужно прекратить это более чем странное знакомство, потому что работающий на кладбище уголовник с судимостью и с претензиями на отцовство не должен даже на пушечный выстрел приближаться к семье Филановских? Вот и хорошо, что сегодня так вышло и они не встретятся, ей пока нечего ответить Юрцевичу. А то, что он попусту прождет ее возле школы, – ничего страшного, она ему ничего не должна.

Встреча с научным руководителем затягивалась, у профессора оказалось множество соображений по поводу того, как Любе отвечать на возможные замечания официальных оппонентов при защите диссертации, однако разговор на научные темы позволил ей отвлечься, и уже на обратном пути, торопясь забрать мальчиков из детского сада, чтобы не опоздать на тренировку, Любе внезапно удалось успокоиться и посмотреть на проблему конструктивно.

Она примет предложение Юрцевича. Но со своими условиями. Ей нужен еще год, чтобы защититься и найти достойную работу в другом городе, желательно в крупном, например, в Ленинграде, Новосибирске или Красноярске, где есть крепкая научная школа и много вузов. Еще год, пока мальчики не станут совсем самостоятельными. На днях им исполняется шесть лет, и в сентябре их вполне можно отдать в школу, даже сразу во второй класс, потому что в первом им уже давно делать нечего. В принципе по уровню подготовки они бы и в третьем классе отлично учились, но на это ни одна школа не пойдет, даже та, в которой работает сама Люба и где мальчиков хорошо знают и представляют себе степень их развитости и подготовленности. Но насчет второго класса для шестилеток договориться можно. Пусть годик поучатся под надзором Любы, освоятся с новым режимом дня и распорядком жизни, а потом можно будет безболезненно забирать их и увозить хоть на край света, они уже нигде не пропадут. В течение этого года она позволит Юрцевичу приходить смотреть на детей, но не подходить к ним и не заговаривать. Она ничего не скажет родителям, это останется их с Юрцевичем тайной. Если спустя год их отношения перейдут в такую стадию, которая покажется Любе достаточно перспективной, она уедет с ним и детьми. А он, в свою очередь, должен за это время оформить развод со своей женой и найти для себя в том же городе приличную работу. Какое-то время они будут просто встречаться, чтобы дети привыкли к другу своей тетки, подружились с ним. Потом поженятся. Юрцевич возьмет ее фамилию. Родители Любы никогда не видели человека, от которого Надя родила ребенка и которого они не моргнув глазом засадили в тюрьму, так что есть надежда, что они и не узнают никогда, за кого их старшая дочь вышла замуж. Если бы она выходила замуж в Москве, скрыть личность жениха было бы невозможно, ведь начнутся всякие разговоры-переговоры насчет подготовки к свадьбе, и мама непременно потребует, чтобы ее познакомили с родителями будущего зятя. Папа, конечно, ни во что вникать не стал бы, а вот мама непременно будет, ей необходима пышная свадьба с приглашением всех своих театральных друзей. И потом, муж Любы, не имеющий собственного жилья, стал бы жить вместе с ними, в одной квартире, а ведь при ежедневном общении очень легко проколоться. Невозможно ничего скрывать долгое время, когда живешь бок о бок. Совсем другое дело, если Люба выйдет замуж и будет при этом жить в другом городе: никакой пышной свадьбы, она просто поставит родителей в известность постфактум, мол, так и так, у меня теперь есть муж. Почему он взял ее фамилию? А у него собственная фамилия очень неблагозвучная, и Люба категорически отказалась ее брать, вот жених и пошел ей навстречу, чтобы у всей семьи была все-таки одна фамилия, а не разные. А что? Резон вполне уважительный. А какая фамилия у жениха была? Да какая угодно, можно придумать, не станет же мама проверять. Лично общаться с Юрцевичем родителям если и придется, то очень редко, разве что театр приедет на гастроли в тот город, где будет жить Люба, но и в этом случае две-три встречи в полном составе вполне можно пережить, а если мама захочет почаще видеться с дочерью и внуками, то это уже без зятя. Нет, реально, все очень реально, если подойти с умом и все тщательно продумывать.

Вот так. Все логично, последовательно, без надрыва. Никаких поспешных решений, никаких головокружительных виражей, все постепенно, шаг за шагом, и всегда можно отыграть назад. Как только Юрцевич снова появится, она изложит ему свою позицию и не отступит от нее ни на миллиметр. Только вот когда он теперь появится?

Май стоял теплый, и тренер вывел ребят заниматься на открытом стадионе. Юрцевич возник перед Любой минут через десять после начала тренировки, будто все время стоял здесь и поджидал ее.

– Вы меня избегаете? – Он тревожно заглянул ей в глаза. – Я ждал вас возле школы в два часа, как вы и сказали, прождал до трех, но вас не было.

– Извините, – Люба тепло улыбнулась ему. – Я совсем забыла, что у меня назначена встреча с научным руководителем, пришлось ехать на кафедру. У меня нет вашего телефона, иначе я бы позвонила, предупредила.

Она поймала себя на глупой мысли: хорошо, что сегодня на ней модное пальто-макси, в нем она выглядит более женственной. Боже мой, о чем она думает? О том, чтобы понравиться этому… Люба, Люба, ты ли это? Ты же всегда была уверена, что самое главное – это внутреннее содержание, образованность, духовность. Ты так думала, так говорила, ты этому учила детей в школе. Или говорила и учила, но на самом деле не думала?

– Что вы мне ответите? – требовательно спросил Юрцевич. – Вы обещали сегодня дать ответ.

Люба вздохнула, помолчала немного, внимательно глядя в его синие глаза, потом неторопливо и внятно изложила итог своих размышлений.

– Если вас это устраивает, мы сможем договориться, – заключила она, чувствуя, как колотится сердце.