Полет летучей мыши - Несбё Ю

– Один к четырем миллионам, – повторил Юн.

Уодкинс вздохнул:

– Ладно, сдаюсь. Может быть, наши молитвы были услышаны и он совершил эту ошибку.

– Что теперь? – спросил Маккормак.

Слово взял Харри:

– Сейчас Отто Рехтнагель, скорее всего, не дома. Вечером у него на Бонди-Бич премьера с цирковой труппой. Предлагаю на нее сходить, а задержание произвести сразу после представления.

– Да наш норвежский коллега любит драматические эффекты, – сказал Маккормак.

– Если отменить представление, пресса сразу разнюхает, в чем дело, сэр.

Маккормак медленно кивнул:

– Уодкинс?

– Я – за, сэр.

– Отлично. Приведите его сюда, ребята.

Эндрю натянул одеяло до самого подбородка, и казалось, он уже лежит на катафалке. На опухшем лице переливались интересные краски. Лицо попыталось улыбнуться Харри, но перекосилось от боли.

– Неужели тебе так больно улыбаться? – спросил Харри.

– Мне все делать больно. Даже думать и то больно, – сердито ответил Эндрю.

Рядом на ночном столике стоял букет цветов.

– От тайной обожательницы?

– Можно сказать и так. От Отто. А завтра придет Тувумба. А сегодня вот – ты. Приятно думать, что тебя любят.

– Я тоже кое-что тебе принес. Пока никто не видит. – Харри протянул огромную, почти черную сигару.

– A, maduro. Разумеется. От моего дорогого норвежского amarillo. – Эндрю улыбнулся и осторожно засмеялся.

– Как долго мы с тобой знакомы, Эндрю?

Эндрю погладил сигару, как котенка.

– Несколько дней, приятель. Скоро, глядишь, побратаемся.

– А сколько тебе нужно времени, чтобы как следует узнать человека?

– Как следует узнать? – Эндрю завороженно понюхал сигару. – Ну, Харри, самые протоптанные тропинки в этом темном и дремучем лесу находишь почти сразу. У кого-то эти пути прямые, ухоженные, с освещением и указателями. Кажется, они готовы рассказать тебе все. Но именно тогда нужно быть осторожнее всего. Потому что лесные звери не живут на освещенных дорогах. Они живут в чащах и зарослях.

– И много нужно времени, чтобы это изучить?

– Зависит от тебя. И от леса. Иногда лес попадается темнее обычного.

– А твой лес? – спросил Харри.

Эндрю спрятал сигару в ящик стола.

– Темный. Как maduro. – Он посмотрел на Харри. – Но ты, конечно, знаешь, что…

– Да. Один твой друг рассказал мне кое-что об Эндрю Кенсингтоне.

– Тогда ты понимаешь, о чем я. Как не попасться на хорошо освещенный путь. Но у тебя есть тоже пара темных пятен. Наверное, объяснять тебе ни к чему?

– Что именно?

– Скажем, я знаю одного человека, который, к примеру, бросил пить.

– Все знают таких, – пробормотал Харри.

– Каждый оставляет за собой след, ведь так? Прожитая жизнь – это книга, которую просто надо уметь читать.

– А ты умеешь?

Эндрю положил свою огромную руку ему на плечо. «Он стал живее», – подумал Харри.

– Хороший ты парень, Харри. Мой друг. Думаю, ты все понимаешь, так что не ищи там, где не найдешь. Я всего лишь один из миллионов одиноких душ, пытающихся жить на земле. Иногда у меня даже получается сделать что-то хорошее. Вот и все. Я не так много значу, Харри. Не ищи во мне – это бесполезно. Да в конце концов и неинтересно.

– Почему?

– Когда сам не знаешь своего леса, другим лучше туда и не ходить. Слишком просто оступиться и упасть.

Харри кивнул и посмотрел на цветы в вазе:

– Ты веришь в случайности?

– Да, – ответил Эндрю. – Жизнь – это цепочка сплошных случайностей. Когда ты, например, покупаешь лотерейный билет номер 822531, шанс, что выпадет именно он, – один к миллиону.

Харри снова кивнул.

– Что мне не нравится, так это то, что мне он выпадал слишком много раз подряд.

– Да? – Эндрю с трудом сел на кровати. – Ну-ка, расскажи.

– Во-первых, когда я приехал в Сидней, ты, хотя и не должен был расследовать это дело, настоял на том, чтобы тебе его дали и направили работать со мной, иностранцем. Вопросы появились уже тогда. Потом, под предлогом убить время, ты ведешь меня в цирк и знакомишь со своим другом. Из четырех миллионов жителей Сиднея с этим конкретным парнем я познакомился в первый же день. Один человек! Четыре миллиона к одному. Потом этот парень появляется снова, и мы даже спорим на 100 долларов по одному личному вопросу. Но вся штука в том, что он появляется в том баре, где работает Ингер Холтер, и оказывается ее знакомым! Снова четыре миллиона к одному. И пока я кружу вокруг очевидного убийцы, а именно – Эванса Уайта, вдруг появляешься ты со своим источником, который – один из 18 миллионов на континенте – видел Уайта, случайно оказавшись именно в Нимбине и именно в вечер убийства!

Эндрю, казалось, погрузился в глубокие размышления. Харри продолжал:

– И уже не удивительно, что ты даешь мне адрес бара, где молодчики Эванса Уайта «случайно» оказываются завсегдатаями. И они под давлением подтверждают ту историю, в которую все просили меня поверить: что Уайт ни при чем.

В комнату вошли две медсестры. Одна взялась за нижний конец кровати, другая дружелюбно, но твердо произнесла:

– Извините, но время посещений закончено. Врачи ждут мистера Кенсингтона на ЭЭГ.

Харри начал шептать Эндрю на ухо:

– Я человек не блестящего ума, Эндрю. Но понимаю, что ты что-то пытаешься мне сказать. Не понимаю только, почему ты не скажешь этого прямо. Зачем тебе я? Кто-то тебя держит, Эндрю?

Он продолжал идти рядом с кроватью, пока сестры катили ее по палате и дальше, по коридору. Голова Эндрю с закрытыми глазами лежала на подушке.

– Харри, ты говорил, что у белых и аборигенов почти одинаковые истории о первых людях, потому что у нас одинаковые суждения о неизвестном. Что какие-то мыслительные алгоритмы – врожденные. С одной стороны, глупее я ничего не слышал, но с другой – немного надеюсь, что ты прав. А значит, нужно только закрыть глаза и увидеть…

– Эндрю! – прошипел Харри, когда они остановились у грузового лифта и одна из медсестер стала открывать дверь. – Не пудри мне мозги, Эндрю! Это Отто? Отто – Буббур?

Эндрю распахнул глаза:

– Как…

– Сегодня мы его берем, Эндрю. После представления.

– Нет! – Эндрю приподнялся на кровати, но медсестра осторожно, но уверенно надавила ему на плечи.

– Врач велел вам лежать тихо, мистер Кенсингтон. У вас же серьезное сотрясение мозга. – Она повернулась к Харри: – Дальше вам нельзя.

Эндрю снова приподнялся:

– Не сейчас, Харри! Два дня! Не сейчас. Пообещай, что подождешь два дня! Отвали, сестра! – Он вывернулся у нее из рук.

Харри стоял и держал изголовье кровати. Он наклонился и быстро прошептал, почти выплевывая слова:

– Пока что никто не знает, что вы с Отто знакомы, но это вопрос времени. Тогда станут докапываться до твоей роли. Я не могу больше их удерживать, если ты не собираешься мне помогать. Ну же!

Эндрю вцепился ему в рукав.

– Ищи лучше, Харри! Смотри лучше! Увидишь, что… – начал он, но не договорил и снова повалился на подушку.

– Увижу – что? – спросил Харри, но Эндрю закрыл глаза и отмахнулся.

Он сейчас такой старый и маленький, подумал Харри. Старый, маленький и черный в большой белой кровати.

Медсестра грубо отодвинула Харри в сторону. Последним, что он увидел за закрывающимися дверями лифта, была машущая рука Эндрю.

Тонкая дымка облаков затянула клонящееся к закату солнце над Бонди-Бич. Пляж начинал пустеть. Ровным потоком проходили обитатели этого известного и очаровательного австралийского пляжа: серферы с белыми носами и губами, неуклюжие культуристы, девушки в укороченных джинсах и на роликах и богини пляжа с бронзовым загаром и силиконовыми формами – в общем, «The Beautiful People» – молодые, красивые и (на первый взгляд) благополучные. В это время кипел бульвар Кемпбелл-Парейд, где яблоку негде упасть от салонов мод, небольших гостиниц и безумно дорогих ресторанчиков. В людские потоки врезались рычащие спортивные кабриолеты, водители которых смотрели на тротуары в зеркала сквозь черные очки.

Харри вспомнилась Кристина.

Тот день, когда они, путешествуя по Европе на поездах по билетам с молодежной скидкой, сошли в Канне. Был туристический бум, и во всем городе не нашлось ни одной комнаты, где они могли бы переночевать, а скромные средства не позволяли снять номер в дорогом отеле. И, выяснив, когда будет следующий поезд до Парижа, они оставили рюкзаки в камере хранения и пошли на Круазетт. Там они прогуливались, глядя на людей и животных, равно богатых и красивых, на немыслимые яхты с собственными экипажами, каютными катерами на корме и вертолетными площадками на палубе. Глядя на все это, они поклялись, что навсегда останутся социалистами.