Отравленная маска - Вербинина Валерия

– И еще одно, – добавил Зимородков, – самое главное. Где бы вы ни были, не подпускайте к себе никого из тех, с кем вы общались этим летом здесь, в Ясеневе.

– Никого? – эхом откликнулась Амалия.

– Никого, – твердо ответил Саша. – Даже меня. Для вашей же безопасности.

– И Мари? – спросила Амалия, через силу улыбаясь. – Но ведь вы же только что сказали…

– Да, я помню. Но я помню также, что Новый год она с родными встречала в Париже, вот в чем дело.

Париж. Столица мира. Адриенн… как там ее… Опера. Новое здание, выстроенное господином Шарлем Гарнье в правление Наполеона Третьего. Роскошное, что и говорить. Когда императрица Евгения пожелала узнать, в каком стиле оно построено – барочном или классическом, – архитектор, говорят, брякнул: «В императорском, мадам!» Лукавил, конечно, как любой царедворец. Ибо каждый настоящий мастер творит только в одном стиле: в своем собственном. Но вышестоящие так любят угодничество… И то, чего ты вовсе не думал, навек остается в истории, которая ценит хлесткое словцо превыше самой важной битвы. Почему Наполеон стал великим? Да потому, что сказал: «От великого до смешного один шаг», и за одну такую фразу ему простится десяток Ватерлоо, если не больше. В начале было слово, и слово повелевает миром.

– Так вы уедете? – настойчиво спросил Зимородков.

Амалия мотнула головой:

– Не знаю. Не спрашивайте меня.

Можно написать матери, объяснить ситуацию. Только ведь прекрасно известно, что за этим последует. Перво-наперво она упадет в обморок, а очнувшись, заявит, что Амалия все выдумала нарочно, чтобы ее огорчить. Нет, не будет мне от нее никакого толку. Как никогда и не было, с беспощадной ясностью заключила Амалия. Надо рассчитывать только на свои собственные силы. В чем-то они с Зимородковым ошиблись, но только в чем?

– Э-ге-гей! Амели! Амалия Константиновна!

Охотники возвращались с охоты. Они разрумянились, были приятно возбуждены и весело галдели.

– Где ты пропадала? – крикнула Муся. – Нам тебя не хватало!

– Мы уж думали, не застряли ли вы в каком-нибудь болоте! – добавил Орест.

Граф Евгений неприязненно поглядел на следователя.

– Надо же, и вы здесь? Я думал, вы десятый сон видите, милейший.

– А мы поймали лису! – сообщила Муся. – И еще Эмиль подстрелил ворону.

– Я думал, это утка! – оправдывался журналист под дружный хохот собравшихся.

Амалия быстро обернулась к Зимородкову.

– Не говорите им ничего, – прошептала она. – Сначала надо осмотреть подковы и найти ту, в которой не хватает одного гвоздя.

Следователь кивнул.

– Как только мы приедем в Ясенево, я этим займусь.

Орест Рокотов подъехал к Амалии и, глядя на нее своими ясными зеленоватыми глазами, спросил, как она себя чувствует.

– Мне кажется, вы немного бледны, – сказал он.

Амалия живо ухватилась за этот предлог.

– Кажется, я немного простыла, – с улыбкой объяснила она.

Орест снял с себя плащ и набросил ей на плечи. Внезапно она заметила обращенный на нее пристальный взгляд Евгения: ничего особенного в нем не было, но ей отчего-то сделалось тревожно и неуютно.

Охотники гурьбой подъехали к усадьбе и спешились. Амалия передала повод слуге и поспешила в комнату к Зимородкову, где на кровати осталась лежать та самая простреленная шляпка. У Амалии не выходила из головы мысль, что по отверстиям на ней они смогут хотя бы приблизительно определить размеры пули и, стало быть, тип оружия, которым пользовался стрелок. На сегодняшний день это была самая надежная улика, которая у них имелась, и Амалия рывком распахнула дверь.

На кровати ничего не было.

Письмо Амалии матери

«8 июля 1880 г. Ясенево.

Дорогая мама, надеюсь, у вас все хорошо и вы ни в чем не испытываете стеснения. Надеюсь также, что cher oncle и chère tante[44] пребывают в добром здравии. С тех пор, как я последний раз писала вам, погода здесь сильно испортилась, и я подумываю о том, чтобы уехать в Полтаву. Я немного кашляю, и это обстоятельство, наравне с некоторыми другими, серьезно беспокоит меня. Полагаю, что целебный малороссийский климат пойдет мне на пользу. Муся Орлова беспрерывно дуется на меня: ей все кажется, что я сманиваю ее женихов, и ввиду этого я также не считаю возможным дольше здесь оставаться. Ваша любящая дочь Амалия».

– Что она выдумала! – возмутилась Аделаида Станиславовна, получив это письмо. – Ехать в Полтаву… сейчас… когда мы совсем без денег! Она разоряет меня, положительно! Негодная девчонка!

Казимир, сидя на оттоманке, тихо стонал. У него начался долгий период похмелья.

– Казимир, не скули! – прикрикнула на него Аделаида Станиславовна. – Мне надо написать дочери.

И она написала очень сердечное, изысканное и твердое письмо, в котором извещала свою любящую дочь, что дела идут так плохо, что имение, возможно, и вовсе придется продать, а что касается поездки, то Полтавская губерния ничуть не лучше Тверской, и вместо того, чтобы лечиться, лучше всего не болеть вовсе. Послание заканчивалось заверениями в искренней любви и наилучшими пожеланиями «побочному сыну», князю Рокотову и графу Полонскому. Впрочем, письмо это все равно угодило в цепкие лапы почтового цензора и затерялось среди тысяч других вскрытых писем, так что Амалия никогда его не получила.

– Шах, – сказал Рокотов, передвигая ферзя.

Был прелестный июльский день, плавно перетекающий в вечер. Орест и граф Евгений сидели на террасе, играя в шахматы, и покамест графу не слишком везло. Он опустил глаза и углубился в изучение диспозиции на доске. Наконец он потянулся к черному коню, которым собирался вывести из-под удара своего короля, но случайно поднял голову, и его рука застыла над доской. Амалия, в белом платье и с французской книжкой в руке, спускалась в сад по ступеням главной лестницы. Рядом с ней шагал Александр Зимородков.

– Черт бы его побрал! – процедил Евгений сквозь зубы, переставляя коня. – Уже сколько дней он ни на шаг от нее не отходит. Поразительно, до чего слепы некоторые женщины! – закончил граф, выдавив из себя принужденную улыбку.

В саду меж тем Амалия и ее спутник остановились возле статуи женщины, держащей античный кувшин.

– Ничего нового? – негромко осведомилась Амалия у следователя.

Тот кивнул.

Осмотр лошадиных подков не дал двум друзьям ничего особенного. И у лошади Муси, и у той, на которой в тот день ехал Карелин, подковы были в полном порядке, чего нельзя было сказать о лошади Емели Верещагина. Вот у нее как раз отсутствовал один гвоздь, и именно в левой задней подкове. Но по масти лошадь Верещагина вовсе не подходила сыщикам, не говоря уже о том, что просто невозможно было вообразить себе этого проныру в роли одержимого безумца. Раздосадованный Саша вновь отправился в лес, чтобы еще раз изучить следы, но ему не повезло – накануне прошел дождь, и все, что было, смыла вода.

– Где-то мы ошиблись, – то и дело повторял он, – но где?

Амалия предложила выяснить, кому в округе принадлежат вороные лошади. Три такие лошади имелись у Гриши Гордеева, еще две – у Алеши Ромашкина, да у Никиты Карелина набралось с полдюжины. Гриша Гордеев не явился на охоту, Ромашкин в день охоты был на серой лошади, а вороной, на котором ехал Никита, как уже сказано, оказался вне подозрений.

– В конце концов, мы ни в чем не можем быть уверены, – устало сказала Амалия. – Почему мы думаем, что стрелок был обязательно одним из охотников? Он ведь вполне мог быть кем-то со стороны. А волоски от вороной лошади – ведь нет никаких доказательств, что их оставила именно лошадь стрелка. Может быть, это была вообще какая-нибудь другая лошадь, которая побывала в чаще задолго до появления того… того человека.

Зимородков кивал, вздыхал, соглашался, но таинственная лошадь как сквозь землю провалилась, унеся вместе с собой и таинственного стрелка. Саша и Амалия ломали себе голову, перебирая различные возможности, и всякий раз хоть что-то да не сходилось. Казалось, еще немного, и разгадка будет у них в руках, однако куски мозаики преступления, едва начав складываться в единую картину, тотчас рассыпались. По логике выходило, что никто, решительно никто не мог стрелять в Амалию. Однако же кто-то в нее стрелял! По той же логике выходило, что ни у кого не было возможности положить ей яд в молоко. Но ведь это было! Не говоря уже об омерзительной гадюке, кем-то подброшенной в рояль, к которому Амалия с тех пор боялась даже подходить.

– Я с ума сойду, – пожаловалась она Зимородкову, когда они стояли в саду возле статуи.

– Этого не будет, – твердо отвечал Саша. – Обещаю вам, я найду его. А пока пойдемте лучше посмотрим на портрет Муси.

Митрофанов работал над портретом почти каждое утро, и теперь тот был почти готов. Многие считали, что барышня Орлова на нем получилась необыкновенно удачно. И ее отец, который совсем недавно приехал в имение, тоже был чрезвычайно доволен, тем более что художник запросил за работу не так уж и много. По правде говоря, Амалии портрет не слишком нравился – она, как и Орест, находила его каким-то безжизненным и застывшим, но девушка обрадовалась случаю переменить тему и поэтому с охотой приняла предложение своего друга.