Второй раз не воскреснешь - Литвиновы Анна и Сергей

Игрек не прерывал Валентина Николаевича. Видно было, что тот и не нуждается в ответных репликах: произносит давно перечувствованное, давно подготовленное… Видать, не раз в уме он прокручивал этот свой разговор с Игорем.

– А однажды в Склифе, бессонной ночью – а ты, наверно, представляешь, каково спится в больнице… – пришла мне мысль, простая, ну как мычание… – Валентин Николаевич опять ухмыльнулся и процитировал: – «Как это просто, – подумал Пьер, – отчего я раньше не знал этого!» Так вот, подумал я, игры-то бывают разные… Что ж ограничивать-то себя зеленым сукном, тридцатью двумя или там пятьюдесятью четырьмя картами?! Отчего ж на большем-то поле не сыграть? Иными картами?

Инвалид отхлебнул из стакана виски и продолжил:

– Тебя, наверно, интересует, как несчастный инвалид, выкатившийся восемь лет назад из ворот Склифа на дрянной советской коляске, смог создать такую систему…

– Нет, не интересует, – быстро сказал Игорь, пытаясь сбить Валентина Николаевича с толку.

– Еще как интересует! – возразил инвалид. – Еще как!.. Тогда, десять лет назад, ты был хозяином положения. Удачник, баловень судьбы… А теперь хозяин – я! Понимаешь – я! И ты, Игорь Сергеич Старых, сын академика и игрок номер один, работаешь – на меня! И делаешь то, что я скажу. И не ты теперь моей судьбой играешь. А я, я – твоей! Понял?

Глаза Хозяина буравили Игрека.

– Да ради бога, – буркнул он.

– А знаешь, почему так получилось? – задыхаясь, с жаром и, очевидно, не слушая, продолжал Валентин Николаевич. – А?.. Знаешь? Да потому, что ты, жалкий игрочишка, продолжал эти десять лет заниматься тем единственным, чем умел: шлепать картами о стол! А я – менялся! Я – рос! Я – осваивал другие игры! И потому ты, заевшийся с самого рождения, ты, которому на блюдечке с голубой каемочкой подносили весь мир, сегодня работаешь – на меня! Ты-то небось думал, что тебя притащили из Америки заради того, что ты самый лучший в мире игрок? А? Молчишь!.. Льстила, льстила тебя эта мыслишка!.. Так вот: не поэтому ты здесь. Таких, как ты – тринадцать на дюжину. Любого мог бы взять! А ты здесь только потому, что мне хотелось, чтобы на меня работал именно ты! Понял?!

– Да все я понял, – брезгливо ответствовал Игорь. – Ты б не горячился так. А то еще кондратий хватит. Годы-то уже немаленькие…

– Ладно, пащенок, ладно… Язви в бессильной злобе. А что тебе еще остается! Сколько ты там мне должен? Пятьсот тысяч? Четыреста? И это – все, чего ты добился за годы своей великолепной, мажорской жизни! Весь твой капитал! Основной и оборотный!

Игорь ничего не отвечал, но, надо сказать, слова Валентина Николаевича задели его. Да, определенно задели.

– А у меня, между прочим, миллионы, – продолжал хозяин. – Ты, я думаю, уже догадался. Сам почувствовал это!.. А скоро будет – еще больше. Много, много больше!

– Да крут, крут ты, я согласен. Что дальше-то?

– Сиди и слушай! – грозно рявкнул безногий. – Ты на меня работаешь. Поэтому захочу – будешь сидеть и слушать!

– Ладно, – деланно зевнул Игорь, – время уже позднее, пора и баиньки.

Он встал с кресла.

– Сидеть! – прокричал Валентин Николаевич.

В руке его появился револьвер.

– Как скажешь, – вздохнул Игрек и снова опустился в кресло.

– Я скажу: сидеть! Уйдешь, когда разрешу!.. Так о чем это я? Ах, да, – продолжил Валентин Николаевич, – очень я мечтал все эти годы обыграть тебя… до самого последнего времени мечтал… Мне даже снилось это… А потом, когда тебя сюда-то, ко мне, привезли, я понял: а ведь все уже произошло. Я… Тебя… Уже… Обыграл… – произнес он раздельно.

– Я согласен, – кротко проговорил Игрек. – Обыграл.

– Ты ничего не понимаешь! – выкрикнул инвалид. Кажется, он не вполне владел собой. – Я вышел восемь лет назад из больницы. Без ног! Без профессии! Меня никто не ждал!.. Я был на самом дне, ты понимаешь? Но правду говорят: чтобы подняться на вершину, надо сперва достигнуть дна. Опуститься к нему, оттолкнуться от него – и вперед!.. Вперед и вверх!.. Понял?

Игорь слушал, молчал и думал об этом человеке. Нет, он не завидовал ему. Нисколечки не завидовал. Ни его деньгам, ни его власти…

– Мне, конечно, – мечтательно проговорил Валентин Николаевич, – со временем повезло! Э-эх, повезло! Времена-то были – самые темные, самые смутные… Самое время – для игроков. Но не для таких игроков – одномерных, бескрылых, приземленных, как ты, которые знают одну профессию, умеют дудеть в одну дуду – и, что бы ни менялось на дворе, одну свою песенку дудят!.. Нынче-то, оказалось, время полета! Время – для игроков по-крупному!

Игорь подумал: раз уж хозяин замка разоткровенничался столь несоответственно и степени их знакомства, и ситуации, почему бы не выслушать его? Глядишь, в пылу рассказа, в экстатическом упоении победителя, выболтает Валентин Николаевич нечто полезное.

– А что главная мера твоего выигрыша? Деньги? – спросил Игорь, усаживаясь в кресле поудобнее. Подыграл собеседнику.

– Да! Да! Деньги! И власть!.. И мысль о том, каким я был – и каким стал… Когда я из Склифосовского вышел, в девяносто первом-то году, вся страна была вроде меня: лежала, побитая, с отнимающимися ногами… Люди, если помнишь, в очереди за подсолнечным маслом по четыре часа стояли. О кусочке сыра мечтали, как о чуде!.. Ну, тебя-то это, наверно, не касалось: ты тогда, поди, в кооперативных ресторанах питался… А у меня – пенсия инвалидная… Брат, полковник милиции, в отставку вышел, тоже с деньгами негусто…

– Как же ты выкарабкался? – подал реплику Игорь.

Ему и вправду было интересно.

Хозяин ухмыльнулся.

– Тогда, в девяносто первом, были такие, если помнишь, товарные биржи… Туда все тащили на продажу, что могли из-под плановой экономики упереть… Автомобили, средство от тараканов, книжку «Эммануэль», пуховики, повидло… Бирж этих расплодилось немерено: штук четыреста по стране… Ну, один мой дружок, студенческих еще времен, затеялся торговать – на самой крупной из бирж, Российской товарно-сырьевой. Было у него там брокерское место. Ну, и позвал меня – в подмогу. Он-то сам зашибать любил. Вечером сделку обмоет, потом – по бабам, потом – спит до двенадцати… А торги в половине одиннадцатого открывались. Ну, он, видать, и решил: возьму инвалида. Пусть присутствует на торгах, для меня прайс-листы собирает. Он, убогий, любому куску будет рад… Тем более что на официальных торгах – я это довольно быстро понял – все равно ничего не решалось. На них люди просто узнавали: у кого какой есть товар. А потом между собой втихаря договаривались о покупке… А еще чаще – менялись… Машины – на мазут, шило – на мыло… Бартер!.. Братан мой, полковник в отставке, вечная ему память, с утра меня на своей машине на биржу доставлял – на Мясницкую, в здание почтамта. А вечером, уже часов в восемь, оттуда забирал. И так как мне никуда невозможно было отлучиться – куда я денусь в инвалидной коляске! – я там все время ошивался. И очень скоро стал там знать всех и все. Начал сам дела проворачивать… Первую большую сделку помню… Узнал я, что завод «Москвич» десять своих колымаг продает – все вместе за восемьсот тысяч рублей… А на бирже «Москвичи» тогда можно было за сто кусков каждый продать… Хорошая арифметика: за восемьдесят тысяч купил, за сто – продал… Но восемьсот тысяч, чтоб за машины с заводом рассчитаться, нужно сегодня, сейчас… Подъезжаю я к одному армянину, Тофику Байрамову – потом убили его, веселый был человек… Говорю: «Подай инвалиду на пропитание!» Тот хохочет: «Сколько нада?» – «Восемьсот «дубов». Через неделю восемьсот пятьдесят отдам». – «Ишь, – говорит, – богатое у тебя пропитание!» Но деньги дает… Покупаю я «Москвичи» оптом, продаю поодиночке… Отдаю долг Тофику… Навар – сто пятьдесят штук… Хорошо! А у меня была мечта: «Запорожец» инвалидный купить, да коляску хорошую… А тут – сто пятьдесят штук. На пять «Запорожцев»!.. Но… Взял я, и на эти тысячи купил свое собственное место на бирже… Перестал от друга-алкаша зависеть, с ним делиться… А тут – путч… Демократия, трехцветные знамена, Гайдар… «Вперед, к рынку!» Я еще тогда, осенью девяносто первого, понял: раз рынок – значит, все эти товарные биржи скоро никому на фиг не нужны будут. Ведь на «Чикаго боард оф трэйдинг» пуховиками не торгуют. И средствами от перхоти – тоже. И в Америке товарных бирж не четыреста, а всего одиннадцать. Значит, и у нас лавочка скоро прикроется. А тогда места на бирже – а что такое место? Воздух, больше ничего! – продавались уже по пятьсот тысяч «деревянных». Ну, я и продал свое. И вместе со всеми моими накоплениями оказался у меня – миллион. Первый мой миллион… Пусть старыми, советскими, обесцененными, но – миллион!

Игрек слушал Валентина Николаевича с неподдельным интересом. Бледное лицо Хозяина разрумянилось, глаза стали вдохновенными (насколько могут быть вдохновенными глаза у акулы). «А ведь он, – подумалось Игорю, – все это делал тогда не только ради денег или там импортной колясочки. А еще затем, чтобы со мной поквитаться. Мне – доказать. Чтобы рассказать когда-нибудь мне эту свою историю. Историю успеха».