Кровь нерожденных - Дашкова Полина

– Привет, Сюзи! Как поживаешь? Выглядишь великолепно! Эта молодая леди хочет снять студию.

– О! Я страшно рада! Спасибо тебе, Боб. Проходите, мэм. Вы актриса или фотомодель? Как вас зовут? Как вы поживаете? На какое время хотите снять студию?

Голос у Сюзи был тоненький, детский, и это смешно контрастировало с ее внушительной комплекцией.

Студия оказалась небольшой однокомнатной квартиркой с отдельным входом. Свету здесь все устраивало, особенно то, что из окон маленькой кухни отлично просматривался дом Стивена.

В 1989 году по заданию одной крупной газеты Лена брала интервью у американского советолога, профессора Колумбийского университета. Россию он посетил впервые за свои семьдесят лет, из которых пятьдесят занимался именно ею.

Предчувствуя, что советология очень скоро станет мертвой наукой, профессор решил блеснуть напоследок. Он попросил Лену перевести несколько глав его книги.

Книга называлась «Апокалипсис по-русски». На пятистах страницах профессор обстоятельно доказывал, что большевизм лежал в основе русского национального характера еще со времен Ярослава Мудрого.

Главы Лена перевела, но осмелилась потом высказать семидесятилетнему советологу свое согласие с основными постулатами его монументального труда. Профессор не обиделся, а наоборот, загорелся идеей продолжить эту дискуссию в стенах Колумбийского университета.

Через неделю после его отъезда Лене пришло официальное приглашение «для чтения ряда лекций в Колумбийском университете».

К лекциям Лена готовилась тщательно и серьезно, но в первый свой приезд, на первой же встрече со студентами и преподавателями обнаружила, что никакая подготовка не нужна. Нужны хорошо подвешенный язык и абсолютная раскованность.

Все напоминало вечеринку: сидели на столах и подоконниках, без конца что-то ели и пили, наперебой задавали самые невообразимые вопросы, например, какой процент российских женщин вовлечен в международное феминистское движение? Или, как сегодня в России относятся к творчеству революционных поэтов и правда ли, что поэт Маяковский не покончил с собой, а был убит? В одной и той же аудитории уровень знаний о России мог колебаться от нулевого до вполне приличного.

Какая-то седовласая преподавательница подходила к Лене и совала ей в рот домашнее печенье, которое испекла специально для гостьи из голодной России, где по нищим городам бродят медведи, мужики в лаптях и сотрудники КГБ с автоматами…

После первой поездки Лену стали приглашать регулярно. Каждый раз ей оплачивали дорогу и платили довольно щедрые гонорары за лекции.

Она считала эти поездки совершенной халявой, но, в общем, кривила душой. Не так уж просто на два-три часа завладеть вниманием жующей аудитории.

Сейчас, выйдя из подземки на станции «Колумбийский университет» и стоя у перехода через площадь в ожидании зеленого, Лена пыталась настроиться на первую лекцию и не могла. Не было ни легкости, ни раскованности. Она устала и хотела спать, сказывался шестнадцатичасовой перелет и бессонные сутки.

Загорелся зеленый. Лена в задумчивости побрела по переходу. Когда она оказалась на середине широкой Коламбиан-сквер, кто-то вдруг схватил ее сзади за плечи и оттащил назад. В этот момент прямо перед ее носом пронесся на дикой скорости алый «Ягуар» и скрылся за поворотом.

Лена чуть не упала назад, на того, кто все еще держал ее за плечи. Обернувшись, она увидела незнакомую девушку в круглых затемненных очках и кожаной кепке, из-под которой свисали длинные черные волосы.

– Спасибо вам большое! – Оправившись от шока, Лена улыбнулась девушке.

– На здоровье! – ответила та и улыбнулась Лене.

Послышался вой сирены, по площади промчалась полицейская машина, вероятно, за алым «Ягуаром».

Войдя вслед за Полянской в один из корпусов Колумбийского университета и поднявшись на тот же этаж, Света огляделась в коридоре и направилась к дамскому туалету.

Она заперлась в кабинке, сняла очки, парик и кепку, спрятала все это в сумку, потом вышла, расчесала перед большим зеркалом свои короткие белокурые волосы и осведомилась у студентки-китаянки, мывшей рядом руки, в какой аудитории будет читать лекцию русская журналистка.

Бориса Симакова разбудил телефонный звонок. Услышав голос в трубке, он вскочил с постели и вытянулся в струнку. Именно этого звонка он ждал, несколько дней не отходя от телефона,

– Привет, Бориска! Как дела? Впрочем, это меня надо спросить, как твои дела. Потом спросишь, отвечу. Слушай, у меня к тебе просьба, Выясни, пожалуйста, когда были у вас в отделении искусственные роды и кто принимал.

– Как скоро я должен выяснить?

– Прямо сейчас. Позвони какой-нибудь сестричке, нянечке, с кем там у тебя остались теплые отношения… Узнай все подробности. Сейчас десять. Я жду твоего звонка. Запиши мой мобильный телефон.

Жена, глядя на Бориса, не выдержала и рассмеялась: он стоял по стойке «смирно» в широких ситцевых трусах, из которых торчали волосатые ноги.

Примерно через час, выслушав подробный рассказ Симакова, Андрей Иванович весело произнес:

– Ну вот, дружок, все и решилось. Хочешь заведовать отделением в своей больнице?

– А как же?.. – растерянно пролепетал Симаков.

– Зотова? Ей пора на покой.

И Андрей Иванович повесил трубку.

Между тем сама Амалия Петровна в это время находилась там, где было весьма странно видеть столь почтенную даму в столь поздний час, – на заднем дворе пивного бара «Амулет», самого грязного и малопочтенного заведения в городе Лесногорске.

Впрочем, Амалию Петровну там никто и не видел. Было темно, а она стояла в самой глубине двора.

Зотова нервничала. Ей было неприятно стоять здесь одной, в полной темноте. Однако ждать пришлось не слишком долго. Задняя дверь бара открылась, и оттуда вышло, вернее, выпало существо, похожее на огромного таракана.

У существа было длинное туловище, короткие тонкие ноги и руки, маленькая рыжая головка, росшая прямо из плеч, без всякой шеи, и огромные, торчавшие в разные стороны рыжие усы. Нельзя было определить, сколько ему лет. Красное, отечное лицо казалось почти старческим, но Амалия Петровна знала – ему всего лишь двадцать три. Покачиваясь и что-то бормоча себе под нос, существо двинулось в глубину двора.

– Олежка! – тихо позвала Зотова, выступая из темноты.

Олежка остановился и завертел маленькой головкой. Наконец, заметив Зотову, он двинулся к ней. Как ни странно, он не был пьян. Глаза его светились в темноте жестким желтоватым светом.

– Хочешь заработать тысячу долларов? Желтый свет в Олежкиных глазах вспыхнул еще ярче.

– А че надо? – деловито спросил он.

* * *

Ему уже приходилось мочить. Год назад в колонии он поставил на перо одного фраера, который зарвался и сильно его доставал, все дразнил дебилом. Он и показал ему «дебила». Сделал все тики-так, даже братва ни о чем не догадалась. А чтоб совсем уж вовсе комар носа не подточил, сам пустил заранее парашу, будто фраер тот куму стучал. Даже пачки хороших сигарет не пожалел, подложил фраерку под матрац. Фраерок-то детдомовский был, один как перст. Передач ни от кого не получал. Вот-де и ссучился, продавал братву за мелкие подачки.

Теперь представился случай повторить, да не просто, а за тысячу зеленых. А потом еще и старуху можно будет попугать, заставить побольше раскошелиться: мол, пойду, расколюсь. К тому же замочить мягкую девку куда интересней, чем вонючего фраера. Девку эту он знал, беленькая такая, пухленькая. Надо будет сначала трахнуть ее со смаком, а потом уж… Нет, ему определенно подфартило!

С бабами у Олега всегда было сложно. Его тянуло к молоденьким, сочненьким, свеженьким. Потасканные шлюхи из «Амулета» ему не годились. Брезговал он ими, к тому же подцепить боялся дрянь какую-нибудь. А молоденькие, свеженькие от него шарахались. Только и слышал он от них: «Пошел ты. Прусак! Воняет от тебя».

Кличка Прусак прилипла к нему с детства. Он к ней так привык, что имя свое – Олег – почти , забыл, сам себя называл только Прусаком. Может, из-за клички и шарахались от него девки? Одна как-то объяснила: «С тобой, с Прусаком, пойдешь один раз, так потом ни один приличный пацан не взглянет, скажут, мол, тараканами воняет!»

А кровь молодая играет, аж в ушах звенит. Но ничего, он еще свое возьмет, расквитается с ними. Будут у него настоящие бабки, любая пойдет, чем бы ни вонял…

На следующий день рано утром Прусак увидел, как девка вышла из подъезда и направилась к станции. Купив билет до Москвы и обратно, она села в электричку. Оставалось только ждать ее возвращения на станции, но так, чтобы никто не заметил и не спросил: «А что это ты, Прусак, целый день здесь сшиваешься?»

По дороге от станции до ее дома было несколько удобных мест. Хорошо бы она вернулась попозже, последней электричкой.