Древний инстинкт - Данилова Анна

– Что-нибудь случилось? – спросила Лена, соображая, не опасно ли впускать в дом незнакомку. – Вам позвонить или вызвать «Скорую»?

– Нет, мне не нужно никуда звонить, да и «Скорая» мне не нужна. У меня к вам просьба. Понимаю, что вам она покажется очень странной, но я сейчас нахожусь в таком состоянии, что вряд ли смогу адекватно воспринимать все, что происходит со мной, да и вокруг… Я звонила вашим соседям, но мне не открыли, да и расположение окон у них не совсем такое, как мне хотелось бы… Вы не подумайте, я не сумасшедшая, да и деньги у меня есть, чтобы осуществить задуманное. Осталось только получить ваше согласие, и все…

У нее зуб на зуб не попадал, мокрый розовый подбородок трясся. Огромные зеленые глаза смотрели куда-то в пространство, мимо Лены.

– Входите, – пригласила ее Лена и взяла за руку, которая оказалась ледяной. – Ну же!

Она вошла, буквально содрогаясь всем телом, Лена едва сдержалась, чтобы не опустить ей на дергающиеся плечи руки, чтобы как-то успокоить их.

– Да что, наконец, случилось?

– Ничего. Обычное дело. Его окна расположены как раз напротив ваших. Он бросил меня, а я вот никак не могу его забыть… Я просто с ума схожу… – И она разрыдалась, бросившись Лене на грудь, как если бы та была ее близкой подругой. Она так отчаянно рыдала, так всхлипывала, что Лена не выдержала и прижала ее к своей груди. Все понятно – девушка была влюблена в режиссера, Матвея Собакина, жившего в доме напротив. Невысокий, грубо скроенный, с манерами кондового плебея и взглядом волкодава, Собакин тем не менее олицетворял собой самого что ни на есть настоящего мужчину, и женщины просто висли на нем, не обращая внимание на то, что Матвей был женат и что его хронически беременная анемичная жена практически всегда находится где-то рядом…

– Вы хотите увидеть его? – догадалась Лена.

– Я хочу снять у вас комнату. Хотя бы на время. За любые деньги. Могу даже убирать квартиру, но только разрешите мне пожить здесь, понаблюдать за его окнами. Понимаете, я могла бы придумать какую-нибудь более серьезную причину, заставившую меня снять у вас комнату, но не вижу в этом смысла. Разве что вы тоже в него влюблены… Тогда я буду выглядеть полной идиоткой…

– Нет, я не влюблена в Собакина, – Лена решила все-таки озвучить святую для девушки фамилию. – Что касается комнаты, то мне надо подумать, а пока проходите и согрейтесь. Вы же можете заболеть. Как вас зовут?

– Ольга. – Она кивнула головой, соглашаясь с Леной. – Да, конечно, вам обязательно надо подумать, а вот что делать мне? Дома я снова буду искать пятый угол. Хотя, нет, домой я, конечно, все равно не пойду, вот так и буду стоять возле дома и смотреть на его окна. Если вы когда-нибудь любили, то поймете меня и мне не придется объяснять вам все то, что я испытываю сейчас. Не могу сказать, что я мазохистка, я довольно эгоистичный человек и не люблю боль в любом ее виде, даже если причиняю ее себе сама, неосознанно, но в какой-то мере все равно иду на эти мучения – вы не поверите, но мне нравится даже мокнуть под дождем, глядя на его дом, на крыльцо подъезда в ожидании, когда же наконец появится он сам.

– Ольга, я не могу вам ничего обещать, поскольку мне необходимо подумать прежде, чем я дам вам ответ, но пока что вы можете побыть у меня. Даже переночевать. А если вы продолжите свое бдение у него под окнами, то подхватите воспаление легких. Вам придется лечь в больницу, и уж тогда вы точно долго его не увидите. Подумайте о себе, побудьте эгоисткой и сейчас, в самое трудное для вас время…

Она произносила обычные слова, дежурные фразы и ловила себя на том, что в какой-то мере презирает эту девушку. Но вот почему – объяснить не могла бы даже себе. А ведь она тоже любила. Любила Дмитрия Бессонова и готова была простоять под дождем сколько угодно, только бы увидеть его. Но «готова простоять» и простоять на самом деле – две большие разницы. Она никогда не страдала подобным мазохизмом и считала, что женщины, способные унижаться, стелясь под ноги мужчин пусть даже мысленно, недостойны уважения. Это слабые женщины. Дойти до такого, чтобы стучаться в чужую жизнь с просьбой пожить в ней, лишь бы иметь возможность изредка видеть свою пассию, – это уже слишком… Но не зря же говорят, что любовь – болезнь. Она еще выздоровеет, эта девчонка, этот мокрый воробей, эта ненормальная с расширенными зрачками и невидящим взглядом. Время все лечит.

Лена заставила ее погреться в горячей ванне, дала ей сухую одежду, фен, теплые носки и усадила на кухне пить чай. Втолковывала ей, что Собакин женат, что, несмотря на свои похождения, все равно любит жену и что шансов вырвать его из крепкой, как ни странно, семьи нет. Говорила и понимала, что это всего лишь слова, звуки и что Оля, слушая ее, думает о мужчине, который соблазнил и бросил ее… Подцепил ее, скорее всего, где-нибудь на презентации или просто на улице, пригласил прокатиться на своем роскошном «мерсе», а потом, как водится, покорив ее своей непосредственностью и привлекательной грубостью, заставил поверить в то, что он ее любит и что жизнь его без нее уже невозможна… Сколько девчонок уже попалось в неловко и оттого надежно расставленные сети его мужского обаяния! Сколько же сладких, ласковых слов успел нашептать он этой девочке, чтобы у нее так снесло крышу? И сколько понадобилось дней, чтобы она сошла с ума, когда поняла, что ее бросили? Три дня? Неделю? Ай да Собакин, ай да сукин сын!