Все девушки любят бриллианты - Литвиновы Анна и Сергей

Ну, конечно, в кафе «Генрих IV» на Елисейские Поля.

Как ни странно, ни он, ни она совсем не пострадали во вчерашних приключениях. Пара синяков и пустяковые царапины не в счет.

Больше всех досталось бедолаге Тому. Лицо и руки его посекло оконным стеклом. На рану на голове пришлось наложить в госпитале швы.

Теперь Том отсыпался в Танином номере в гостинице «Меркьюри». Возвращаться на ночь в разгромленную бандитами комнату в «Рице» он не пожелал, тем более что ему не улыбалась перспектива до утра давать показания полиции.

Таня и Антон поместились за столиком на двоих на улице. Сели рядышком, словно в кинотеатре, и смотрели на текущую мимо по Елисейским Полям шумную многоязычную толпу. Ласковый ветерок, прилетевший откуда-то с Ла-Манша, смягчал жару последнего майского дня. Трепетали платаны. Воздух и климат континентального Парижа чем-то тем не менее удивительно напоминали прибрежный Южнороссийск – город, который Антон навсегда покинул двадцать лет назад и где его дочь впервые оказалась в начале своих удивительных приключений всего – подумать только! – неделю назад.

Антон заказал в качестве аперитива рюмку перно, Таня решила начать завтрак с чашки крепкого кофе. Вышколенный красивый официант, мягко улыбнувшись Тане, поставил перед ними напитки и исчез.

Столик их был угловым, за соседним шумела над своей кока-колой семейка туристов-американцев, и потому ничто не могло помешать Антону рассказывать дочери, вчера столь чудесным образом обретенной, о своей жизни.

– Твоя мать бросила меня осенью 73-го, когда ты только была в проекте… – начал Антон.

– Подожди-подожди, – прервала Таня. – Она бросила тебя?

Антон смутился.

– Понимаешь, – чуть высокопарно сказал он, – в жизни мужчины и женщины довольно часто бывают моменты, когда надо уметь прощать. Твоя мать оказалась не способной на это…

Таня усмехнулась:

– Ясно. Она сняла тебя с какой-то бабы, – безапелляционно проговорила она.

Антон смутился еще больше.

– С чего ты взяла? Она все-таки рассказывала обо мне?

– Да по тебе, папаня, видно, – усмехнулась Татьяна, – что ты кобель еще тот…

Антон хватанул – залпом, по-российски – свое перно и сказал:

– Видишь ли, Таня, у каждого в жизни бывают свои ошибки. И задача того, кто рядом с тобой, в том, чтобы понять и простить… Ну кому, скажи на милость, стало лучше, что после того случая – моей ошибки, я не спорю, я искренне сожалею о ней и даже каюсь, – что после того моего проступка твоя мать решила полностью порвать со мной? Кто от этого выиграл? Она сама? Я? А может, ты?.. А ведь я приходил к ней, Таня. Я писал ей письма. Я тысячи раз просил у нее прощения. Но она даже не пожелала выслушать меня. Даже увидеть меня не пожелала!

– Что ж, – задумчиво протянула Таня. – На мамми очень похоже. Но для этого надо было очень сильно ее обидеть…

– Поверь мне, – с жаром, проникновенно проговорил Антон (видно было, что речь его не раз была проговорена им наедине с самим собой). – Это была чудовищная ошибка. Все это для меня ровным счетом ничего не значило. Я ни на секунду не изменил тогда твоей матери духовно, если ты понимаешь, о чем я говорю.

– Просто у тебя встал, и ты засунул его – другой… – цинично произнесла Таня.

Антон вроде бы даже сконфузился от того, что дочь с мужской прямотой назвала вещи своими именами. Он даже потерял нить своего рассказа.

Интернациональный народ, что проходил мимо кафе и по французской привычке посматривал на сидящих за столиками, отмечал эту пару. Светловолосый, загорелый, жилистый мужчина и хорошенькая девушка. Явно студенточку клеит бодрящийся парижский «папик», думал народ. Никому и в голову не приходило, что то были отец и дочь, увидевшиеся впервые в жизни.

– Я тысячи раз раскаивался в том, что случилось, – не без пафоса продолжал Антон. – Я тысячи раз пытался вымолить у твоей матери прощение. Но она не хотела меня даже видеть. Она посылала объясняться своих толстых подружек. Она вышвыривала в окно мои букеты… Что я мог сделать? Я даже не знал, что уже есть ты… Наконец – мое терпение тоже было небезграничным – я оставил попытки договориться с Юлей. Я закончил институт и попросил распределение поближе к своему родному дому…

– Ты так ни разу и не видел меня? – перебила его Таня.

– Нет, – сокрушенно, даже преувеличенно сокрушенно покачал головой отец.

– И больше не встречался с матерью?

– Встречался. Один раз. Но у этой встречи длинная предыстория, и, если позволишь, сперва я расскажу тебе именно ее… Месье! – вдруг поднял палец Антон. К ним подскочил официант. – Пожалуй, самое время подкрепиться, ты не против, дорогая? Что ты предпочитаешь? Хочешь, я переведу тебе название блюд?

– Благодарю, я владею французским, – холодно ответила Таня, углубляясь в меню.

В результате долгих выборов главного блюда, происходивших с парижской основательностью и с живейшим участием официанта, они остановились наконец на морском коктейле для Татьяны и утке для отца. Антон заказал себе розовое божоле, а Тане официант порекомендовал белое бордо урожая 1996 года.

– И еще рюмку перно – сейчас! – крикнул отец удалявшемуся официанту. Тот приостановился, поклонился и проговорил: «Biensur[16], месье».

– Итак, на чем мы остановились? – преувеличенно бодро воскликнул Антон, когда процедура заказа закончилась.

– Ты бросил нас с мамой и уехал из Москвы.

Антон скривился.

– Ну, об определениях, кто кого бросил, можно еще долго спорить…

– Ну уж не я – тебя.

– Да, – вздохнул Антон, – прости меня, моя милая… Вот перед тобой я действительно в неоплатном долгу… – Он слегка закручинился и продолжил: – Так вот, шел 1973 год. Я попросил распределения в приморский город Южнороссийск. Он был ближе всего от моего родного поселка – Архипо-Осиповка, может, слышала? Там жили мои родители – твои родные бабушка и дедушка…

– Я отдыхала там… – задумчиво проговорила Таня. – Они живы?

– Уже нет.

– Прости.

– Ничего. Я так их больше и не видел… – рассеянно проговорил Антон.

Очаровательный официант принес рюмку перно Антону. С поклоном поставил ее перед ним и еще раз улыбнулся Татьяне: «Что-то еще?»

– Спасибо, нет…

– А вам, мадемуазель?

– Еще чашку кофе.

– Одну минуточку…

– Ты много кофе пьешь… – по-отцовски ее пожурил Антон. Таня слегка поморщилась от этой участливости. Отец продолжил свой рассказ, уже не прерываемый ею. – Итак, в семьдесят третьем я после института по распределению поехал в Южнороссийск. Меня назначили художником на местную швейную фабрику. Дали комнату в общежитии. С восьми утра и до семнадцати ноль-ноль я служил на фабрике… Если б ты знала, до чего это было скучное время!.. Большую часть рабочего дня я проводил совсем не за разработкой новых видов одежды, как наивно рассчитывал. Нет, рисовал доски почета, плакаты типа «XXV съезду КПСС – 25 сверхплановых трусов!»… В лучшем случае оформлял фабричный клуб к Новому году… По вечерам пил портвейн в общаге… Никаких пейзажей или портретов в свободное время, как я планировал в Москве, не получалось. Слишком много сил выжимала эта совдепская халтура от звонка до звонка… Потом началась зима, задули норд-осты – если б ты знала, как паршиво у моря зимой!.. Я был уже близок к тому, чтобы бросить «художества», устроиться матросом куда-нибудь на траулер, а потом сбежать в первом же западном порту… Но все это требовало усилий, и нешуточных, а я был словно парализованный – от этих ветров, от портвейна, отупляющей работы…

Чувствовалось, что отец едва ли не наизусть выучил свой рассказ. Он прервался, чтобы закурить крепчайший «Житан» – третью сигарету за завтрак.

– Ты не пытался найти нас с мамой?

– Пойми, она меня прогнала… Прогнала в самой грубой форме… И я даже не знал, где она, что с ней… И я понятия не имел о том, что будет ребенок, что он родился… Ты то есть родилась… К тому же это безденежье… Я получал на фабрике сто двадцать рублей – на такие деньги даже в Москву толком не съездишь. Я в институте привык к несколько иным доходам – я тебе потом расскажу, от чего… И вот тут-то на горизонте появился Пол… Ну то есть Пашка… Мы все тогда были – Пол, Майкл, Антуан… Тлетворное влияние Запада, – усмехнулся отец, делая широкий жест, как бы охватывающий вот этот ресторан на Елисейских Полях и сами Елисейские Поля, включая Триумфальную арку неподалеку.

Официант принял жест Антона за призывный – подбежал и, улыбаясь, осведомился, не нести ли заказанное.

– Тащи, – велел отец по-русски. – Пол… Пашка Ильинский… Он сыграл в моей жизни огромнейшую, прямо-таки скажу, – отец усмехнулся, – судьбоносную роль…

– Ильинский… Ильинский… Где-то я слышала эту фамилию… Постой, это не он ли сейчас – мэр Южнороссийска?

– Он, он… – недобро усмехнулся отец. – Но тогда до этого было еще ох как далеко. Хотя задатки у парня были что надо… Он был тогда года на три старше меня. Уже партейный. И уже возглавлял на фабрике отдел снабжения – должность не для молодых и не для слабонервных, если ты знаешь… Впрочем, откуда тебе знать…