Все девушки любят бриллианты - Литвиновы Анна и Сергей

Подскочил официант, принес вино. Дал попробовать Тане бордо, отцу – божоле. Они посмаковали, отец утвердительно кивнул и отослал лакея, сделав жест, чтобы тот не появлялся подольше.

– Как-то мы сблизились с этим Павлом Ильинским – Полом. Он был человек бесконечно циничный, но обаятельный. И авантюрист страшный, еще почище меня. На работе он – Павка Корчагин, секретарь комсомольской организации: комсомольский значок, пламенные речи – про заветы отцов и все такое… После работы, среди своих (а в своих ходили очень немногие), он – Пол: гитарка, анекдотики, «Лет ит би!»… Я с самого начала почему-то подозревал, что он связан с КГБ. Уж очень он был раскованный… Сейчас-то я просто уверен, что так оно и было. Иначе б тогда он просто не поднялся бы. Получил бы, как Шляга, «пятнадцатирик», а то и просто шлепнули бы… Впрочем, это я забежал вперед… – Антон закурил еще один «Житан» – крепкий и вонючий, что наша «Новость». – Короче, – задумчиво сказал он, ломая спичку в пепельнице, – стали мы с Полом – Павлом Ильичом Ильинским то есть – встречаться все чаще. Он ко мне на работу в каморку заходил, после службы в общагу наведывался… Пили мы с ним…

– По бабам ходили, – в тон подсказала Татьяна.

– И это было, – легко согласился отец. – Много мы, конечно, с ним разговаривали – и не только о бабах. И о политике, разумеется. И об экономике. И о нашей зачуханной фабричонке в том числе… И все нас недоумение, даже злость брала: сырье у нас прекрасное, оборудование – нормальное, девки-мотористки – трудолюбивые… А шьем – ну такое, прости меня, говно, что в магазинах годами пылится! Трусы сатиновые синие до колен. В лучшем случае, как последний писк, – трусы в горошек!.. Говорили мы с Полом, говорили – и договорились до того, что нормальным путем ну никак ты эту ситуацию не перешибешь. Ну разработал бы я модную модель – такую, чтоб в магазине с руками отрывали… Ну и что? Ну, положим, директрисе нашей – ох, сука была еще та! – она бы, эта модель, понравилась… Так ведь надо еще в крае ее утвердить. Надо еще в Москву в министерство раз двадцать съездить – там утвердить… Потом в целях борьбы за снижение себестоимости из модели бы самые хиповые детали изъяли – ну, и вышли бы те же самые трусы!.. А мы их и так уже клепаем!.. Впрочем, зачем тебе эти дела давно минувших дней… Вы теперь иначе живете. И слава богу, скажу я тебе, что иначе. Хоть у вас там такое дерьмо, как Ильинский и Шляга, процветают. А мать твоя, кандидат наук, в говне сидит!.. Но все равно – хуже совдепии, наверно, ничего нету…

– Короче, – продолжил отец, наливая себе и Тане вина, – однажды Пол пришел ко мне с конкретным делом. Вот, говорит, давай мы организуем такую артель. Фирму такую. Я, говорит, буду доставать «левое» сырье. Ты, Антуан, будешь разрабатывать клевые модели. Девки наши, мотористки, станут шить на дому классные вещи… Я его схему понял сразу. Я и в Москве видел, как такие дела делаются, и сразу спросил: а сбыт?.. А он к этому вопросу был готов. А сбытом, говорит, будет у нас заниматься Шлягун Мишка, или Шляга, мы с ним в школе учились, он чувак тупой, но надежный, и меня слушает… Шляга, говорит, тут в городе на рынке всех знает: и хачиков, и цыган… А мне, помню, настолько к тому времени обрыдла эта фабрика и эта общага, что я сразу же сказал Пашке: «Давай!»

– Да ведь Пол твой, ты говоришь, на КГБ работал? Как же он мог такое предлагать?

– А может, он тогда на КГБ и не работал? – закричал отец и ударил ладонью по столу. – Может, его потом прихватили? А может, Кей-Джи-Би и нужно было с самого начала раздуть такое дело?!. Может, Пол с самого начала задание такое получил? Их же, «кей-джи-би», хлебом было не корми – дай у себя заговор какой раскрыть!.. Или хищение в «особо крупных»!.. Это ж для них было слаще меда!..

Американцы за соседним столиком испуганно напряглись при крике, в котором отчетливо прозвучала знакомая аббревиатура «КГБ».

– Прости, – успокоился Антон. – Ну, слово не воробей… Короче, начали мы с Полом работать. Взялись сперва сумки шить. Такие, знаешь ли, холщовые, с ручками. На одной стороне надпись «Мальборо», а на другой – Леннон нарисован по трафарету. Не Ленин, а Леннон… – усмехнулся он своей старой, с тех времен, наверно, еще, шутке. – И пошло дело. Пошло!.. Пол фактуру доставал. Девки наши мотористки на дому шили. Шляга отдавал сумки мелким оптом тем бабкам, что на рынке торговали… Деньги у нас в кармане зашуршали… Потом мы расширились – кепочки стали шить, беленькие такие. Потом в моду вошли трусы-плавочки – мы на них переключились… Пол «левак» – левое сырье то есть – доставал. Я решал, в какую сторону, исходя из сорта найденного «левака», производство развернуть. Всю «черную» бухгалтерию вел. Мотористочек моих контролировал. Шляга продукцию сбывал – в самом деле вроде честный парень оказался, хотя и недалекий… Сначала я, по правде сказать, думал, что нас через пару месяцев возьмут. А тут – нет: живем и живем. Дело крутится и крутится… А никто нас не трогает. До сих пор удивляюсь… И ты знаешь, какими мы деньгами крутили? Да у меня одного на карман в иной месяц тысяч по десять чистой прибыли было! Как тебе объяснить – десять «косых» рублей?.. Это если б сейчас ты штук по тридцать баксов заколачивала!

Антон вдруг тяжело задумался.

– Ну, а дальше? – спросила Таня, прихлебывая «бордо».

– А ведь тридцать «косых», – лихорадочно проговорил, как бы не слыша Таниного вопроса, отец, – это ведь не шутка. Их ведь еще деть куда-то надо. Ну, «Волгу» я себе купил, белую. Дачу построил – на имя двоюродной сестры. Родителям на дом дал десять «дубов». Так ведь это ж все – месячная моя зарплата!

– И тогда ты стал собирать картины и драгоценности, – утвердительно сказала Таня.

– Да! Да! Я стал собирать картины и драгоценности! Я все думал: вот посадят меня – а в том, что посадят, я минуты не сомневался… Но не расстреляют же! Наверно, не расстреляют все ж таки!.. Евреев – «цеховиков» – вот их тогда расстреливали. Грузин, армян расстреливали… А русских – нет. Русским лет по десять-пятнадцать давали. С конфискацией… Ленинская национальная политика!.. – усмехнулся Антон. – Ну вот, думал я, дадут мне «пятнашку», отсижу – так я думал, – положим, лет десять. За примерное поведение скостят. Вернусь – и что?.. А вот оно что – чемоданчик. И до конца жизни смогу я жить безбедно… Да ты знаешь, – воскликнул, воодушевляясь, отец, – сколько тогда в Союзе картины стоили? Копейки, пыль! В них же тогда никто ничего не понимал! Я Кандинского знаешь за сколько купил? За пятьсот рублей! А Малевича? За полторы тыщи у вдовы одного ювелира! А Фаберже? Он хоть подороже был, там золото-бриллианты, да все равно я то яйцо за десять «косых» взял!

– Как же ты – и не сел, и убежал без своего чемоданчика? – прервала разгорячившегося отца Татьяна, презрительно щуря глаза.

– А это надо благодарить Юлю. Маму твою… Раз был я по делам в Москве. Жил, как всегда, в «России»… Вдруг ночью – стучат. На пороге – Юля. Мать твоя то есть. Ума не приложу, откуда она про меня узнала?.. «Беги, – говорит, – срочно спасайся, завтра тебя возьмут. Точно, – говорит, – знаю – возьмут…»

– Так вот почему у Валеры были такие неприятности! – как молнией пораженная, воскликнула Таня.

– У какого Валеры?

– Не твое дело! – отрезала Таня.

Отец аж отпрянул.

– Ну и что – мать у тебя была, а ты и тогда про меня так и не узнал ничего? – требовательно спросила Таня.

– Нет, – беспомощно пожал плечами отец. – Мать ничегошеньки про себя рассказывать не пожелала. Влетела, сказала – беги, мол… И вылетела, как фурия… Фурия-то фурия, а жизнь она мне спасла… Иначе б я вместо «свободного мира» две пятилетки – минимум! – на нарах бы парился…

За столом повисла неловкая тишина. Незаметно появился официант, истолковав паузу в разговоре «этих русских» как повод принести блюда. Поставил, разложил приборы. Так же неслышно удалился, чувствуя, что разговор идет серьезный и его вопросы теперь будут неуместны.

Пестрая красивая толпа все так же текла по Елисейским Полям, все так же светило парижское солнце. Все так же дул влажный ветерок с Атлантики, и мало кто обращал внимание, как нахмурена, едва ли не плачет, юная красивая леди за столиком рядом с бравым седым мужчиной. А если и видел, то понимал, видать, ситуацию так: сделал ей этот богатый месье предложение, «от которого невозможно отказаться», а она жалеет себя, но и отказаться не может…

– Ну, а дальше? – требовательно спросила Татьяна.

Отец вздохнул. Вяло заговорил, ковыряясь в утке:

– Ну, вышел я из гостиницы… Мороз был страшный… Я даже вещей не забрал… Взял такси. Помчался на Ленинградский вокзал. С первой же электричкой уехал в Калинин – ну, Тверь по-вашему… За мной, видно, особо-то не следили – уверены были, что я вернусь в Южнороссийск… В Калинине я сел на поезд до Таллина – тогда это ж еще наша страна была… Деньги с собой у меня были – и много. В кальсонах зашитые… – вяло усмехнулся отец и замолчал.