Алмазный эндшпиль - Михалкова Елена

Все это Генрих Краузе с удовольствием рассказывал портье, официанту в отеле, случайному собеседнику в холле, и было видно, как он гордится своей биографией. По-русски немец говорил хорошо: запас слов у него был небольшой, зато выговаривал он их чисто, хоть и безбожно путая ударения.

Генрих прошел мимо ЦУМа и даже остановился, восхищенно прищелкнув языком, миновал Большой Театр, вертя головой по сторонам, и едва не свернул к Кремлю, зачарованный видом башен. Но вовремя спохватился и повернул вверх, на Тверскую, то и дело оглядываясь назад и любуясь перспективой.

Он не замечал, что за ним в отдалении следует неприметный серый парень из тех, что сливаются с любой толпой. Генриху нравилась весенняя Москва, он развлекался, рассматривая витрины и людей, а мысли о деле, которое привело его сюда, заставляли немца весело насвистывать. На косые взгляды прохожих он не обращал внимания. Краузе мог позволить себе быть немного эксцентричным.

Без пяти семь он остановился возле ресторана, где была назначена встреча, и взглянул на часы. Часы у Генриха были старые, дешевенькие, и к тому же с треснувшим циферблатом. Но ни один из тех людей, которые привыкли оценивать человека по часам, не рискнул бы назвать старика бедняком. Эти разбитые часы воспринимались исключительно как милая прихоть очень состоятельного человека.

Человека, следившего за ним, Генрих не заметил. Но как только он вошел в ресторан, серый парень нырнул за угол и тихо сказал:

– Ну все, он на месте.

Моня уже ждал внутри. Увидев вошедшего, он вскочил, и по лицу его расплылась радостная улыбка.

– Генрих!

Официант провел Краузе за столик. Генрих и Моня, видевшие друг друга первый раз в жизни, поздоровались как хорошие приятели: долго пожимали друг другу руку, и лица их сияли. Верман про себя отметил, что у Краузе зубы не в пример лучше его собственных, и улыбка его слегка померкла.

Наконец оба уселись, присматриваясь друг к другу.

– Я в первый раз прилетел в Москву весной, – сказал Краузе по-русски, со смешной тщательностью выговаривая слова. – Очень красиво. Мне нравится.

– Вы часто бываете в России?

– Редко, – вздохнул Генрих. – Но она становится хорошей… Как это сказать?

– Хорошеет, – подсказал Верман.

– Да! Хорошеет. Люди, – подумав, добавил он, – люди на улице немножко дикие. Но это потом пройдет. Пятьдесят, сто лет, я не знаю… И пройдет.

Официант принес меню, и Генрих замолчал, придирчиво выбирая блюда.

– О! – обрадовался немец, увидев знакомое название. – Гречневая каша! Это обязательно надо есть.

Моня, который терпеть не мог гречку, заказал ее же, и оба попросили суп.

– Что вам еще понравилось? – с улыбкой спросил он.

Генрих сосредоточенно расправил салфетку, чтобы не осталось ни одного смятого уголка.

– Машины, – наконец сказал он. – Как они едут… Такая свобода! В Мюнхене ты на секунду припарковался в плохом месте, и к тебе уже идет полицейский. В Москве можно парковаться на голове у полицейского. Он не будет рад, но вы можете заключить договор.

– Договориться.

– Да! И ты снова едешь как хочешь – вперед, назад, поперек. Нет ограничений.

– И вам это нравится? – удивился Верман. – После ваших строгих правил? Не могу поверить.

Генрих Краузе торжественно постучал себя кулаком в грудь:

– В душе я русский! А какой же русский не любит быстрой езды, как сказал великий Пушкин! Пушкина я тоже люблю. О, вы смеетесь, герр Верман!

Но и сам тоже рассмеялся, с комическим видом разводя руками.

– Прошу вас, никаких герров! – запротестовал ювелир. – Коли уж я называю вас Генрихом, то и вы зовите меня Моней.

Принесли салат, а за ним суп. Посередине стола официант величественным жестом поставил глиняный горшок и ловко снял крышку. Из горшка дохнуло умопомрачительно. Официант с длинными пальцами пианиста виртуозно разлил суп по тарелкам, и Генрих взмахнул ложкой, как смычком, приглашая Моню приступать.

Приступили. Обжигаясь, дуя на ложку с багрово-золотистым, хором съели суп, не говоря ни слова, и одновременно откинулись назад.

– Песня, – выдохнул Генрих Краузе.

Моня лишь кивнул, сыто отдуваясь.

– Этот повар – он тот, кто делает чудо… – Краузе щелкнул пальцами, вспоминая слово. – Как это по-русски…

– Волшебник, – выручил Моня. И тут же добавил на прекрасном немецком: – Генрих, если хотите, давайте говорить на вашем языке. Или мне лучше называть вас герр Краузе?

– Ну мы же договорились, – обиженно протянул старик, переходя на баварский диалект. – Никаких герров. Вы правы, на немецком будет удобнее. Я давно не практиковался в русском, к сожалению, забыл половину слов. Но этот суп – он не требует слов, он требует музыки. Без ложной скромности скажу, что я умею слышать музыку в прекрасном, что бы это ни было: суп, женщина или бриллианты…

Повисла крошечная пауза. Верман сцепил пальцы на животе и подобрался: вот теперь начинался разговор.

– Счастливая способность, – согласился он. – Надеюсь, у вас будет возможность оценить «Голубого Француза» и послушать, как он звучит. Думаю, это соната!

…Генрих Краузе вернулся в гостиницу «Метрополь» поздним вечером. Таинственно улыбаясь, взял у портье ключи и поднялся наверх, насвистывая старинный ригодон. Номер, по его мнению, был слишком вычурным, но это искупал прекрасный вид из окна: на многолюдную площадь, обрамленную деревьями.

– Чудесно, чудесно, – пробормотал по-русски довольный Краузе, ставя ударение на «у».

Пока все шло замечательно. Этот город, в котором Генрих не был так давно, очаровывал его, как и прежде. И с Моней Верманом все складывалось более чем удачно, хотя Генрих, что уж скрывать, заранее настроился на неприятные сюрпризы.

– Голубой Француз! – пропел Краузе на мотив ригодона. – Голубой, голубой, голубой француз!

Лег в кровать и через пять минут уже спал, мечтательно похрапывая.

На следующее утро Валентин Дымов докладывал Хрящевскому:

– Вот что о нем известно: он миллионер, владелец сети гостиниц в Германии. Старикан со странностями. Всегда путешествует один, хотя его уже два раза пытались похитить, везде ходит пешком, при этом панически боится дождей.

– Каких еще дождей? – раздраженно осведомился Хрящевский. – Дымов, ты по делу, по делу давай!

Николай с утра был сердит, но не из-за Краузе. Дымов знал, что еще полгода назад к шефу просочилась информация: китайские умельцы освоили технологию заполнения пустот в драгоценных камнях. Услышав об этом, Хрящевский загорелся и решил во что бы то ни стало выкупить ее. Однако столкнулся с неожиданными трудностями – то ли изобретатель сбежал, то ли китайцы хитрили, но только ничего не получалось. Переговоры с узкоглазыми окончательно зашли в тупик, и Хрящевский злился, не получив желаемого.

– Что там с дождями? – недовольно повторил он.

– Так в статье написано, – оправдался начальник службы безопасности, – вот, мне ребята с немецкого перевели. На самом деле про немца толком ничего не известно. Гостиницами этот Краузе давно уже сам не управляет, в основном путешествует по миру.

Хрящевский фыркнул:

– Не насмотрелся еще на мир-то, лось немецкий?

– Он не немецкий, – внезапно заступился за Генриха Дымов. – У него корни русские. И он не просто так ездит, а выискивает редкие камни. Коллекционирует он их.

– Вот это уже ближе к делу, – похвалил Николай. – А то начал с дождичка.

– Коллекция у него непонятная: толком ее никто не видел. Один журналист был у Краузе в гостях и рассказал, что у того в подвале что-то вроде бомбоубежища. А в нем комната с драгоценностями. Якобы он даже видел своими глазами…. – Дымов сверился с записями и прочел по бумажке: —…два изумруда Лепре и белый алмаз «Конкистадор». Но Краузе позже объявил, что журналист все придумал и никакого бомбоубежища у него под домом нет, а камней и подавно. Чуть было до судебного процесса не дошло, но потом журналист взял все слова обратно, и на этом заглохло.

– «Конкистадор»! – Хрящевский уважительно присвистнул. – Если журналюга не соврал, то старикан непрост, ой как непрост!

– Наоборот, если он соврал, – поправил Дымов. – Ну, потом соврал. В смысле, не сначала соврал, а потом сказал правду, а наоборот.

Николай холодно смотрел на него, и Валентин Петрович смешался и замолчал. Пауза угрожающе затянулась.

– Ладно, – сжалился Хрящевский. – Что там еще у тебя?

– В общем, больше ничего, Николай Павлович, – признал Дымов. – Есть еще про семейное положение: был женат, развелся двадцать лет назад, детей нет. В сорок лет получил образование геммолога, еще слушал курс лекций по истории драгоценных камней.

– Увлеченный мужик.

– По-русски говорит, но не очень хорошо. Последний раз приезжал в Россию пять лет назад, был в Питере и, по слухам, уехал с каким-то редким аметистом. Этот аметист ему сосватал питерский приятель Вермана, тоже ювелир. Через него Верман и вышел на Краузе. Это нам Белов рассказал. Кстати, Николай Павлович, что с перевозчиком-то будем делать?