Любимая девушка знахаря - Арсеньева Елена

Золотая падь! То самое место, в котором каждый человек узнает о себе все, что прежде было от него скрыто, постигает собственную суть!

Софрон почувствовал, что от этого открытия ему стало не по себе. Он словно бы вышел из блаженного оцепенения, в котором находился с той поры, как беглецы нашли себе укрытие в лесу. Тому миновал уже месяц, и Максим снова начал волноваться, рваться в столицу. Софрон со дня на день ждал, что бывший каторжник заговорит о своем уходе в город, о том, что собирается все же пробраться в Петербург. Его даже удивляло, почему Максим до сих пор не заводил таких речей. Хоть был он почти родным человеком Софрону, а все же влекла его иная стезя. Пусть уходит, думал про себя Софрон. Пусть уходит, тогда и нам с Тати таиться не придется. Тогда и мы как-нибудь вылезем из схорона и поселимся среди людей. К исходу зимы родится дитя. По расчетам Софрона, зачала Тати вскоре после побега, в июле, значит, в конце февраля родится у них сын или дочка...

Он в очередной раз шел в деревню с этими мирными мыслями и вдруг почувствовал, что должен вернуться, вернуться немедленно. Не дойдя до лавки, поворотился – и кинулся короткой тропой под аз, впервые не заботясь о том, чтобы оглядываться на каждом шагу, чтобы петлять и путать дорогу. Сейчас не имело никакого значения, следит за ним кто-то или нет! Сейчас он должен был как можно скорее увидеть Тати и Максима!

Однако на подходе к зимовью Софрон вдруг приостановился, перестал ломиться сквозь заросли, словно перепуганный лось, и пошел тихо-тихо, сторожась. Приблизился к зимовью, не хрустнув ни веточкой, не шелохнув ни травинкой. Наверное, Тати, которая обладала чутким слухом прирожденной таежницы, могла бы его услышать, но она была занята другим – всецело занята Максимом, в объятиях которого лежала...»

– Нет, ждать тетку с подмогой – для тебя верная погибель, – категорично произнес Понтий.

– Да, мне тоже показалось, что Зиновия сущая фурия, пощады от нее не будет, – грустно согласилась Алёна. – Еще когда меня дылдой назвала, ясно стало, что она меня просто ненавидит.

– Подслушивать нехорошо, – произнес Понтий наставительно.

И вновь Алёна смолчала, хотя вполне могла бы сказать: нехорошо чужие машины в заснеженные овраги спихивать. В незаснеженные, впрочем, тоже нехорошо.

– Да нет, не в том дело, что ты молодая, красивая и высокая, а тетя Зина давным-давно крест на себе поставила, – вновь заговорил Понтий, и Алёна насторожилась. – Просто они придут, начнут топать, искать меня, не дай бог, стронут что-нибудь – и вся громада завала на тебя так и рухнет, как рухнула...

Он осекся, но Алёна догадалась, что парень хотел сказать:

– Как рухнула засека на Тимофея, да? Но ведь ее вроде бы Маруська обрушила...

Понтий на мгновение онемел. Потом, прокашлявшись, заговорил:

– Насчет той истории вообще никто ничего не знает толком. Не более чем Зиновьины предположения, которые на старых слухах основаны. Может, и правда Маруська Тимофея погубила, а может, как-то иначе все вышло – он со своим двоюродным братом из-за нее схватился, вот они и поубивали друг друга. Кто знает? Кто там был? Никого! Была тут одна старая знахарка, наша какая-то там тоже дальняя родня, Захарьевной ее звали, вот она сплетни разные по деревне и пускала – про Маруську, про варнацкое золото.

– Ага, – выдохнула Алёна. – Так вот оно что... Теперь все ясно.

– Ясно в том смысле, что мы ищем? – хохотнул Понтий. – Ну да, теоретически где-то здесь, между двумя старыми, сгоревшими домами, в подвалах, спрятано около пяти фунтов самородков.

– Фунт – четыреста граммов, всего, значит, килограмма два получается, – быстро сосчитала Алёна. – Неплохо... Есть ради чего устраивать войнушку с родней и лазить по подвалам! А проба какая?

– Ты что, в ювелирном магазине? – удивился Понтий. – Самородное золото чистое, без примесей. Скажи, а тебя в самом деле эта тема так сильно волнует? Или еще что-то интересует?

– Конечно, интересует, – оживилась Алёна. – Во-первых, откуда ты знаешь про подполянника. А во-вторых, когда ты догадался, что это я кикимору изображаю. По голосу узнал? Или сначала думал, что и правда кикимора? И только когда меня тут увидел, связал концы с концами?

– Видел дур, но такой – никогда! – злобно зашипел Понтий. – Действительно так охота языком чесать? Забыла, где находишься? Забыла, что тебя в любую минуту раздавить может, как муху? И меня, кстати, заодно. Черт, надо бы тебя тут бросить и спасаться самому, а я время трачу, твои глупости выслушиваю! Лучше бы попросила меня помочь тебе от крюка отцепиться, который твои штаны захватил. И где ты только этот немыслимый комбинезон взяла?

– В подвале у Феича, – призналась Алёна. – А насчет от крюка... Неужели ты можешь меня отцепить, но просто хочешь, чтобы я тебя просила, унижалась перед тобой?

– Ты вообще не знаю чего заслуживаешь за те фокусы, которые со мной проделывала! – скрежетнул зубами Понтий. – Но успокойся, я человек незлопамятный. Не нужны мне твои просьбы, а тем более унижения. Я так сказал для того, чтобы ты осознала, в каком положении находишься.

– Я осознала, – вздохнула Алёна. – И еще как осознала! Но если я буду об этом думать, то с ума от страха сойду, понимаешь? Рехнусь и начну визжать. Тебе оно нужно?

– Само собой, нет, – буркнул Понтий. – Ладно, хватит пререкаться, нашли, о чем говорить, а главное, место на редкость удачное выбрали. Лежи тихо, а я попытаюсь понять, как тебя из-под завала высвободить.

– Работаем по живым, – пробормотала Алёна.

– Что? – удивился Понтий.

– Я когда-то довольно близко была знакома с ребятами из МЧС, и они рассказывали: когда разбирают завал, под которым могут быть люди, стараются двигаться и действовать особенно осторожно. Это у них называется – работать по живым[25].

– Ага, давай так, – согласился Понтий. – Лежи тихо, сейчас буду тебя ощупывать. Но ты не подумай чего, кикимора...

Алёна сочла за благо промолчать.

Понтий лежал рядом на боку и осторожно водил руками то по спине Алёны, то над ней. Потом протиснулся глубже под завал и оказался совсем вплотную к ней. Дыхание его было напряженным, сдержанным.

«Интересно, а колечко свое он из носу вытащил?» – хотела спросить писательница, но удержалась, потому что выдумать в данной ситуации более дурацкий вопрос было бы невозможно, даже если очень постараться.

Тимка вынырнул из-под корней, однако, к великому изумлению и разочарованию Маруси, руки его были пусты.

– Иди сюда! – крикнул он, глядя на Вассиана. – Иди, доставай, ну!

Вассиан с трудом поднялся – нелепый и в то же время пугающий в своей жалкой, грязной наготе – и побрел к Тимке. Влез в яму, потом сунулся под корни и скоро показался из-под них, держа перед собой серый мешочек, лишь слегка перепачканный землей.

– Не соврал, – возбужденно проговорил Тимка. – Не соврал, надо же! А что там еще белеет такое, в дупле? Лезь, доставай!

Вассиан с мученическим выражением сунулся под пень и появился вновь, держа обернутый в клеенку сверточек. Развернул, повинуясь знаку Тимки, – и все увидели тетрадь в кожаной мягкой обложке, с металлической потемневшей застежкой.

– Вот те на... – протянул Тимка. – Ну и ну! Писатель, глянь на него! Ты что ж, и тут свои вымыслы записывал?

Он щелкнул застежкой, тетрадка распахнулась, и Тимка прочитал неуверенно, по складам: «Тати рассказывала Софрону про род белого тигра, который некогда владел здесь всеми землями, про то, что каждый человек рано или поздно вернется на землю своих предков, только неведомо, произойдет это при жизни или после смерти, а еще про то, что где-то далеко лежит какая-то Золотая падь, побывав в которой каждый узнает о себе самое главное, суть натуры своей изведает».

– Хм... Так ты что, историю Софрона записал? – задумчиво произнес Тимка. – Молодец, Вассиан, хорошо сделал. Тетрадку мы с собой возьмем, на досуге почитаем. А пока открывай мешок, сыпь сюда все, что там есть...

Он отбросил тетрадку, стащил с себя пропотевшую рубаху и разложил на земле.

Вассиан, всхлипывая и постанывая, опрокинул над ней мешочек – и у Маруси забилось сердце при виде изрядной кучки золотых комочков.

Некоторое время все молчали, словно онемев, и даже Вассиан не стонал, только дышал надсадно.

– Да... – протянул Митюха. – Вот, значит, какое оно, золото!

– Фунта четыре будет, – веско проговорил Тимка. – Дядька Софрон упоминал о пяти. Как раз фунтишко примерно Вассиан из земли нарыл, рассыпанное. Это, значит, остальное. Наш фарт, наш фарт золотой... Эх, – покачал вдруг головой, – жаль, не дожил дядька Софрон! Каково было бы ему полюбоваться на такую красоту! Смотрите, как солнце в самородах горит, играет в родимых!

Собственно, призывы были излишни: никто и так не мог глаз отвести от мягкого свечения золота – ни Митюха, ни Маруся. Только Вассиан понуро смотрел в сторону.