Чувство реальности. Том 1 - Дашкова Полина

Андрей Евгеньевич маленькими порциями сливал Макмерфи информацию, прежде всего Кумаринский балласт. Кроме того, занимался анализом советской прессы, официальных сообщений ТАСС, неофициальных агентурных сообщений, в изобилии поступавших к Макмерфи.

Билли не стеснялся переваливать на Григорьева огромную часть своей работы. Андрей Евгеньевич довольно скоро догадался, что стряпает аналитические справки для начальства Макмерфи, которые тот подписывает своим именем. Ну что ж, за гостеприимство надо платить.

С самого начала, когда микроавтобус доставил Григорьева вместе с котом в укромный домик на окраине Вашингтона, приехавший под утро Билли заявил именно то, что ждал услышать от него Андрей Евгеньевич: "Ты преувеличиваешь. Ты вполне мог бы еще побыть в своей прежней роли, никто тебя не собирался арестовывать. Ну да ладно, не возвращаться же тебе назад. Так и быть, оставайся".

Дальнейшие события только подтвердили его изначальную точку зрения на неожиданный поступок Григорьева. Он постоянно шутил по поводу паранойи, которая распространяется воздушно-капельным путем, смаковал слухи о реакции, которую вызвало в советском посольстве исчезновение заместителя пресс-атташе, повторяя по-русски разными гнусными пародийными голосами: "Это грязная провокация! Честный советский дипломат, благородный чекист с чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем пал жертвой в борьбе за светлые идеалы коммунизма!"

Агентура Макмерфи работала на славу. Билли становились известны самые интимные подробности из жизни Первого отдела Первого Управления КГБ. Он знал не только о горячем заступничестве Кумарина, но даже об инициативе одного из руководящих старцев наградить полковника Григорьева орденом Красного Знамени посмертно, и страшно веселился по этому поводу, предлагая отправить в КГБ телеграмму с просьбой выслать орден ценной бандеролью на адрес штаб-квартиры ЦРУ.

Григорьев смиренно терпел этот юмор, поскольку ничего другого не оставалось. Про себя он удивлялся и благодарил Кумарина. Если бы его сразу объявили перебежчиком и предателем, Кларе пришлось бы несладко. Да и Катю с Машей в Москве наверняка не оставили бы в покое.

Примерно через неделю после своего ухода он решился обратиться к Макмерфи с просьбой:

— Если у тебя такие широкие возможности, узнай, пожалуйста, как здоровье моей жены.

Макмерфи в ответ презрительно хмыкнул, однако вскоре сообщил, что Клара вполне здорова, недавно посетила дорогого стоматолога и вставила себе несколько фарфоровых зубов.

Вечерами Макмерфи любил вместе с Григорьевым смотреть по видео советские фильмы. Он постоянно совершенствовал свой русский, требовал комментариев и объяснений, если не понимал чего-то. Больше всего ему нравилось "Белое солнце пустыни" и "Неуловимые мстители". Однажды он попросил растолковать выражение "А казачок-то засланный" и, выслушав объяснения, противно подмигнул:

— Это как ты, да?

Историю о своих всплывших документах Григорьев узнал из теленовостей и понял, что теперь придется расставить все точки над "и". Макмерфи явился озабоченный, нервный, злой и заявил, что его руководство желает покончить со всякой двусмысленностью и требует, чтобы Григорьев выступил с официальным заявлением.

— Нам не нужен человек, который шляется по девкам и теряет документы! Ваши готовы раздуть международный скандал, они обвиняют нас в провокации, в убийстве, черт знает в чем. Ты должен прекратить это дерьмо, Эндрю!

— Какие девки, Билл? Ты же отлично знаешь, что бумажник у меня вытащили, нигде я не шлялся, все это полнейший бред.

Макмерфи ничего не ответил, шлепнул на журнальный стол увесистую пачку газет и вышел, шарахнув дверью. Андрей Евгеньевич принялся изучать прессу. Первые полосы бульварных газет и тонких иллюстрированных журнальчиков украшали шикарные заголовки: "Роман русского шпиона с чернокожей жрицей любви", "Тайна "нежного зайчика" из КГБ", "Красный десант в квартале "Красных фонарей".

Везде были портреты чернокожей девчонки, ее звали Муоки, она с восторгом позировала перед камерами, раздавала интервью и врала так вдохновенно, что издательство "Стомак анд систерс" готово было заключить с ней контракт на издание книги интимных воспоминаний.

Один из журналов напечатал крупный цветной снимок, на котором Муоки стояла в обнимку с черным молодым человеком. Голову его украшали желтые войлочные косички. Внизу пояснялось, что это родной брат Муоки, уличный музыкант по имени Нго. Он знает много разных песен, в том числе и русские, например про девушку Катюшу.

Григорьев засмеялся. Он хохотал долго, громко и заразительно. Сначала в комнату сунулась испуганная физиономия горничной, затем явился Макмерфи.

— Вот он, стервец, вот он, голубчик! "Поплыли туманы над рекой"! Ну конечно! А я, дурак, голову ломал, не мог понять, как, каким образом?! — стонал Григорьев и хлопал себя по коленке свернутым журналом.

— Что с тобой, Эндрю? Кто стервец? Какие туманы? Тебе нехорошо? Может, воды дать?

— Нет, ну ты посмотри, как гениально врет, это же потрясающе! Умница девчонка, честное слово, молодец! — Он успокоился, выпил залпом воду, поданную Макмерфи, и, взглянув на него снизу вверх слезящимися от смеха глазами, тихо произнес:

— Помнишь, я тебе рассказывал? Вот он, нищий с желтыми косичками! Его зовут Нго. Он умеет петь "Катюшу" почти без акцента. Он вытащил у меня бумажник, а потом зашел в гости к сестренке в "Сладкую Пусси". Они выпотрошили бумажник, деньги взяли, права и паспорт оставили валяться. Когда нагрянула полиция, она выдумала про клиента, чтобы не выдать брата, а когда поняла, какой дикий это вызывает интерес, не растерялась, стала сочинять дальше и заработала себе такую славу, о какой и мечтать не могла в своем борделе. Теперь у нее начнется новая жизнь. Разбогатеет, глядишь, книжку напишет: "Как я любила русского шпиона", что-нибудь в таком роде. Издательство забацает рекламную компанию, получится бестселлер. Проститутка из "Сладкой Пусси" станет знаменитой писательницей. Поистине Америка страна великих возможностей! Нам до вас далеко.

— Успокойся, Эндрю, бестселлера не выйдет, она не умеет писать по-английски, — пробормотал Макмерфи, — а вам до нас не так далеко, как кажется. Что касается уличного певца Нго, так мы все это уже давно вычислили, и про бумажник, и про "Катюшу".

— Стало быть, твоему руководству известно, что я ни по каким девкам не шлялся. Зачем же вы допустили? Почему не пресекли это публичное дерьмо в самом начале?

— Мы живем в демократической стране, Эндрю. Свобода, она и для дерьма свобода, ничего не поделаешь. Ладно, хватит об этом. Успокойся. Скандал пошумит и стихнет, его забудут, начнется следующий. Ты же знаешь, это бесконечный процесс. Тебе надо привести себя в порядок. Ты плохо выглядишь. Оброс, не бреешься. Я пришлю парикмахера, тебя красиво подстригут. Завтра у тебя пресс-конференция и несколько прямых эфиров. Пора выходить из подполья. Ты заявишь, что попросил в США политического убежища, а история про твои визиты в "Сладкую Пусси" — наглая фальсификация, состряпанная КГБ.

— Но как же? — Андрей Евгеньевич растерянно кивнул на газеты и журналы, раскиданные по ковру. — Нужны доказательства, что я действительно не…

Макмерфи усмехнулся, весело подмигнул и, как фокусник, вытащил из-за спины коробку с видеокассетой. Через минуту на экране телевизора возникло темное лицо девушки по имени Муоки. Григорьев в первым момент не узнал ее. На снимках в желтой прессе она была сильно накрашена, буйные негритянские кудри уложены в замысловатую прическу, плечи голые, грудь почти голая, в ушах гигантские серьги, на шее блестящая бижутерия.

На пленке она выглядела совсем иначе. Глухой черный свитер с высоким горлом, волосы приглажены и стянуты сзади в скромный хвостик, никакого макияжа, никаких украшений. Срывающимся, дрожащим голосом она поведала, как ее шантажировали злодеи из КГБ, угрожали устроить высылку из страны, искалечить, даже убить. Подкинули документы, заставили рассказать полиции и журналистам то, что она рассказала. Английский ее был настолько ужасен, что внизу бежала строка субтитров.

— Мне жалко этого человека, хотя я никогда его не видела, — говорила она, глядя в камеру испуганными детскими глазами, — я поняла, что ему хотят сделать плохое только за то, что он выбрал свободу, сбежал из коммунистической тюрьмы. Но у меня не было выхода. Я люблю Америку, самую лучшую страну в мире. Я не хочу, чтобы меня выслали. Я не хочу стать калекой, мне страшно умирать, мне всего лишь восемнадцать лет. А эти люди из КГБ способны на все. У них нет сердца.

Надо отдать ей должное. Подробности о шантаже и угрозах она выкладывала не менее вдохновенно, чем предыдущую сказку.

— Ну вот, — ухмыльнулся Макмерфи, вытаскивая кассету, — шоу продолжается. Завтра твой дебют, потом сразу ее выход, на бис, так сказать. Чтобы ты немного взбодрился, я приготовил для тебя маленький подарок. — Он достал из кармана и протянул Григорьеву глянцевый конверт, на котором был нарисован симпатичный белый зайчик с розовыми ушками, а над ним кудрявыми золотыми буквами написано: "Привет, папочка!"