Смерть в «Ла Фениче» - Леон Донна

— Да.

— Почему вы так решили, профессор?

— После той сцены во втором действии, когда Жорж Жермон умоляет Виолетту. — Он глянул на Брунетти, как бы спрашивая, известно ли тому либретто оперы. Комиссар кивнул. — Знаете, эта сцена обычно срывает аплодисменты, особенно когда поют такие мастера, как Дарди и Петрелли. И на этот раз тоже хлопали, и довольно долго. Так вот, во время аплодисментов я смотрел на маэстро. Он положил палочку на пульт, и у меня появилось нелепое ощущение, что он собирается уходить — вот-вот выйдет из-за пульта и пойдет прочь. То ли я видел это, то ли померещилось, — но мне показалось, он уже сделал шаг, когда аплодисменты кончились и первые скрипки уже подняли смычки. Видя это, он кивнул им и снова взял палочку. И опера продолжилась, но у меня до сих пор остается странная уверенность, что если бы не скрипки, если бы он их не увидел — то ушел бы, и все.

— А еще кто-нибудь это заметил?

— Не знаю. Все, с кем я беседовал, не очень-то распространялись об этом спектакле и в оценках были крайне осторожны. Я-то сидел в левой ложе первого яруса и прекрасно его видел. Думаю, остальные все-таки больше смотрели на певцов. Когда потом объявили, что он не сможет продолжать, я так и подумал — у него какой-нибудь приступ. А оказалось, его убили.

— Так что же сказали те, с кем вы беседовали?

— Я же говорю, все они были очень, скажем так, осмотрительны, боялись сказать о нем, о мертвом, что-то нелестное. Но некоторые из них говорили примерно то же самое — что спектакль их разочаровал. Но — не более того.

— Я читал вашу статью о его творческом пути, профессор. Вы пишете о нем в высшей степени лестно.

— Это был один из крупнейших музыкантов столетия. Гений.

— Но этого последнего спектакля вы в ней не касаетесь.

— Нельзя осуждать человека, комиссар, за единственный вечер, особенно при таком блистательном творческом пути.

— Да, знаю — за один вечер и за один проступок.

— Вот именно, — согласился профессор, чье внимание уже переключилось на двух молоденьких женщин, вошедших в класс. У каждой в руках была тяжелая нотная папка. — Прошу меня простить, комиссар, мои ученики уже подходят, нам пора начинать.

— Конечно, профессор. — Брунетти встал и протянул ему руку. — Спасибо вам, что нашли для меня время. Вы очень помогли.

Тот что-то пробормотал в ответ, но Брунетти ясно видел, что до него профессору дела уже нет. Все его внимание переключилось на студенток. Комиссар вышел и по широким ступеням спустился обратно на кампо Сан-Стефано.

По этой площади он хаживал не однажды и знал в лицо не только всех людей, что работали тут, в барах и магазинчиках, но даже собак, которые по ней разгуливали. В бледном солнечном свете нежился бело-розовый бульдог; при взгляде на его морду без намордника Брунетти всякий раз делалось не по себе. Потом ему встретилась странная китайская псина: некогда симпатичную гору шерсти время превратило в редкостную уродину. Последней он увидел черную дворнягу, лежащую совершенно неподвижно возле лавки, торгующей статуэтками из керамики, так что ее легко можно было принять за выставленный образчик товара.

Он решил выпить кофе в кафе «Павлин». Несмотря на зимнее время, часть столиков еще стояла снаружи, — за ними, правда, сидели одни иностранцы, отчаянно внушавшие себе, что сегодня достаточно тепло, чтобы выпить «капуччино» на улице. Люди благоразумные ушли внутрь.

Он обменялся приветствиями с барменом, причем у того хватило такта не спрашивать, что новенького. В этом городе, где секреты в принципе невозможны, люди научились не задавать прямых вопросов и воздерживаться от любых замечаний, кроме самых общих. Брунетти знал: как бы дело ни затянулось, никто из тех людей, с кем ему приходится встречаться каждый день — барменов, продавцов газет или банковских кассиров, — не намекнет ему об этом ни единым словом.

Залпом выпив «эспрессо», он заторопился, — при том что желания пойти пообедать, явственно охватившего всех окружающих, не испытывал вовсе. Он позвонил на работу — оказывается, синьор Падовани звонил ему и оставил имя и адрес. Нет, больше ничего передать не велел, только имя — Клеменца Сантина, и адрес — Корте-Моска, Джудекка.

Глава 14

Остров Джудекка относился к тому району Венеции, куда Брунетти попадал редко. Видимый с площади Святого Марка, видимый, по сути дела, из самого центра, откуда местами до него не больше ста метров, остров тем не менее существовал в странной изоляции от остального города. Местом действия жутких историй, появляющихся в печати с пугающим постоянством, — о детях, укушенных крысами, или о трупах с признаками передозировки наркотиков — неизменно оказывалась Джудекка. Даже несмотря на присутствие на острове резиденций низложенного монарха и померкшей кинозвезды пятидесятых, в сознании обывателя это были зловещие задворки, где случаются кошмарные вещи.