Альбом страсти Пикассо - Тарасевич Ольга

– Что же нам делать?

– Думать, – провозгласил Седов, поднимаясь из-за стола. – Я сегодня был в архиве, запросил то старое дело по Липиным-старшим. Снял ксерокопию части материалов. Ты же любишь такие бумажки? И я люблю. Знаешь, что выяснилось?.. Родителям точно так же перерезали горло, ты представляешь?! Я пробежал материалы через пять листов по диагонали, но заметил еще кое-что. Некая свидетельница Мария Дмитриевна Соловьева, которая денно и нощно сопровождала Татьяну, допрашивалась тогда как любовница отца Тани. Так что я уверен, там такой клубок эмоций и интересов мог с прошлых лет закрутиться – мама не горюй! Надо распутывать. Загуляев это сам не потянет, я так думаю…

* * *

«Андрюха, привет! Решил тебе черкнуть пару строк в связи с отъездом. Ты же меня знаешь. К тому, что произошло у тебя на участке, я не имею никакого отношения. Но доказывать и объяснять что-либо в моей ситуации ментам – абсолютный бесперспективняк. На меня удобно всех собак повесить. Был бы ментом – сам бы так поступил. Решил поехать в Крым, лечь на дно. Найду тебя, когда все успокоится…»

Игорь Панченко отправил письмо, закрыл сайт, на котором буквально пару дней назад зарегистрировал новый почтовый ящик, и, с сожалением вздохнув, быстро вышел из интернет-кафе.

Девчонка за соседним компьютером была то, что надо – лет двадцать пять, ногастенькая, да и поглядывала с интересом.

Однако сейчас не время отвлекаться на подобные дела.

Игорь дошел до скамейки, присел, достал из кармана рубашки загранпаспорт.

Блин, в этой жизни все реально решают бабки!

Казалось – ну кто сможет за один день сделать паспорт и организовать шенген? Тут даже технически не получается – столько звонков, встреч, и ведь лето – сезон отпусков, рискуешь не найти прикормленные кадры в рабочих кабинетах.

А ничего подобного – вот он, паспорт, виза, езжайте, господин Панченко, в какую вам заблагорассудится страну Евросоюза.

Увы, Андрею пришлось соврать. Никакого Крыма, это слишком близко. Конечно, Ермолович – свой мужик, не сдаст. Но мало ли в чьи руки попадет письмо. К тому же даже с Андреем обсуждать свои мысли – свои настоящие пугающие мысли – желания не возникает. Вообще, выбросить бы всю эту историю из головы. Но…

Игорь скрипнул зубами.

Проклятая память, она все проматывает и проматывает одни и те же кадры…

Какого рожна Дед заглядывает в глаза? Какой у него нехороший взгляд, сладкий, с поволокой. Какого черта? Когда для этих целей есть вполне уже смирившийся со своей долей «петушок», покорно позволяющий делать с собой все, что взбредет в голову оголодавшему без секса зэку?..

Буквально через пару дней Дед попытался объяснить, что ему надо. Подкараулил в туалете, поразминал кулаки о солнечное сплетение, попытался стянуть штаны. И…

Что было потом – так и не вспомнить.

На полу туалета остался лежать труп с перерезанным горлом.

«Я так и не знаю, сделал это я или кто-то еще, – Игорь потер левую часть груди, где заколола боль. – В нашем бараке все это не обсуждалось. На Деда многие зуб имели. Заточки тоже были у всех. Всю эту мокруху списали на самоубийство, так как от нас ни вертухаи, ни их начальники ничего не добились. Наш барачный стукачок тогда спал без задних ног и ничего не видел и не слышал. Мне все-таки кажется, что это сделал не я. Ну не мог я пришить человека и об этом не вспомнить… Дед вырубил меня, я помню, тоже ему двинул в челюсть. Возможно, мы валялись в отключке оба, и кто-то его дорезал… Не я, кто-то другой. Может, тот же наш «петушок» решил воспользоваться ситуацией. А если б даже я убил? У меня не было выбора, я бы потом сам на себя руки наложил. Хотя и не думаю все-таки, что виновен, на душе у меня спокойно. А разве можно пришить человека и ничего не почувствовать?… Сложно все. Но одно дело – убить подонка, пытающегося тебя опустить. И совсем другое – отказавшая девчонка. Подумаешь, фигня какая – не захотела быстро полюбиться, удовольствие получить и денег заработать. Стала строить из себя, понимаешь: «Я не такая, я жду трамвая…» Проблема-то – одна не захотела, другая согласится. Я точно знаю, что не хотел убивать Таню. Я даже трахаться, наверное, не хотел. Просто у меня крышу сорвало от того, что я – свободный, я как король целого мира; и еды, и женщин, и бабок – всего у меня навалом. А тут – какая-то мокруха, какая-то телочка с перерезанной шеей. Ерунда! Но ведь и у Деда было перерезано горло… Так что это еще все-таки вопрос, все ли я помню и могу ли себя контролировать…»