Небо под зеленым абажуром - Брикер Мария

Пообещав вернуться с гранатой, Анка направилась к ближайшему ларьку, купила водки, пиццу и шоколадку и повела их обратно в район трех вокзалов отмечать знакомство. Сдачу она благородно отдала новому хозяину. Павел незаметно сунул деньги Алешке в карман, что почему-то ее совсем не порадовало. Уйдет и бросит ее в компании с малолетней агрессивной девицей при первом удобном случае, подумала она. Осуждать Павла Алешка, конечно, не смела. Он не нанимался быть ее ангелом-хранителем вечно. Но отчего-то так не хотелось, чтобы Павел исчез.

Всю дорогу обратно Анка продолжала ругать интернет-салон и его сотрудников, цеплялась к прохожим, отпускала скабрезные шутки и кокетничала с Павлом. От невообразимых оборотов у Алешки уши завяли, и страстно захотелось Анку стукнуть чем-то тяжелым по голове, чтобы она заткнулась и перестала клеиться к ее спасителю.

Отмечать событие уселись на лавку рядом с площадью трех вокзалов. Место под пикник подыскивала и освобождала Анка лично, пинками и матюгами согнав со скамейки вонючую бомжиху. Та их тоже художественно обматерила, прокляла, пожелала гореть в аду, собрала вещи и побрела искать себе другое пристанище.

– Зачем ты так с человеком? Мы совершенно спокойно могли бы поискать другое место, – укоризненно сказала Алешка.

– Посмотрю, как ты запоешь, когда на вокзале поживешь с мое. Здесь иначе нельзя. Кто сильнее, тот и бог. И вообще, кого ты человеком называешь? Это не люди, это говно собачье. Я таких презираю, – прокомментировала свой поступок малолетка, зашуршала газетой, расстелив ее на лавочке, и пригласила всех к столу. В иерархии Анки вонючая бомжиха явно стояла на низшей ступени социальной лестницы. Алешка в очередной раз удивилась. Она всегда считала, что бродяги все равны, но уже дважды ей доказали обратное.

На улице похолодало. Алешка плотнее запахнула дедовский пиджак. Анка сунула ей в одну руку пластиковый стаканчик с водкой, в другую – кусок пиццы. Пицца воняла кислым сыром и заветренной колбасой, от резкого запаха водки к горлу подступила тошнота. Павел сидел от нее по правую руку, очень близко, было приятно ощущать плечом тепло его тела. Анка сидела слева и тоже жалась к ее плечу, но вовсе не от нежного отношения, девчонка дрожала от холода. Еще бы не замерзнуть в шлепанцах в ноябре. Курточка на Анке тоже была легкая, словно она вышла на минутку из дома.

– Пей, Таврическая, в натуре, легче станет, – подбодрила Анка. – Иначе тут не выживешь.

– Я здесь задерживаться не собираюсь, – сказала Алешка. – Просто обстоятельства так сложились.

– Все это говорят. Про обстоятельства. Только вокзал такая жопа мира, что легко отсюда не выберешься, в натуре. Черная дыра, – философски сказала Анка, выпила свою порцию, крякнула и зашуршала шоколадкой.

Павел тоже выпил. Алешка набралась смелости и, стараясь не дышать носом, отхлебнула зловонную жидкость. Водка обожгла гортань и камнем упала в желудок. Алешка с перепугу запихнула в рот пиццу и съела целый кусок, не чувствуя вкуса. Дешевая водка все вкусовые рецепторы притупила. Происходящее казалось дурным сном. Она на лавочке возле вокзала с двумя бродягами пьет водку. Самое поразительное – один из бродяг ей очень нравится. Ей нравится бомж. Она, наверное, свихнулась. Впрочем, никакого социального неравенства, потому что теперь она сама бродяга. У нее нет ничего – ни близких, ни родных, ни дома. Воспоминания о маме ножом полоснули сердце. Алешка выдохнула и допила водку до дна. Через минуту по венам побежало тепло, голова приятно закружилась. Анка не обманула – полегчало.

– Налей еще, – попросила она и протянула пустой пластиковый стаканчик воровке.

– Обойдешься. Водяра паленая. Траванешься еще с непривычки, а мне потом возись с тобой. Эх... Жила я без печали, и нате вам, – басом пропела Анка и отхлебнула паленой водки из горлышка.

Павел пил и все больше молчал, слушал Анку. После принятого на грудь алкоголя воровка разоткровенничалась. Алешка тоже слушала. Спиртное сделало ее флегматичной и расслабленной.

На днях Анке исполнилось пятнадцать, но скиталась она не первый год. Однако бомжихой девушка себя не считала. Бомжами в понимании Анки были те, кто опустился до самого дна. Таких здесь презирали все и называли «китайцами».

– Я из Ташкента сама. Мама русская, отец узбек. Они в России познакомились. Папка в медицинском учился, а мама на историка. Потом они поженились и уехали в Ташкент, отец не хотел жить в России. Мама на новом месте сразу прижилась. Ей всегда нравились солнце, культура и люди. Родня отца ее приняла хорошо, как свою. Потом я родилась. Все у меня было. И компьютер тоже. Я помню – был! – сделав акцент на этом слове, сказала Анка и пихнула Алешку в бок. Похоже, компьютер стал для девочки больной темой, и Алешка вдруг поняла, почему у них вышел такой серьезный конфликт. Она, сама того не ведая, задела Анку за самое больное. – Была и комната своя, – рассказывала Анка. – Закрываю глаза и прямо вижу лампу с бахромой, цветной ковер на полу, такой шелковистый на ощупь, кроватку с игрушками, стол с карандашами и пианино. Пианино у меня было, прикиньте, – гоготнула Анка, закурила и сплюнула на асфальт. – Я запах постельного белья помню. Мамка простыни крахмалила до хруста, утюжила. А когда спать меня укладывала, с моей простыни крошки стряхивала, подушку взбивала, одеялом закрывала и целовала в лоб. Прямо так, каждый день, прикиньте. Нормально жили, не шибко богато, но и не голодали. А потом у отца на работе полный кирдык случился. Кого-то он там из больших начальников до смерти залечил. Вроде и не было его вины в этом, но скандал получился грандиозный. Отца во всех грехах обвинили. Устроиться он больше не мог никуда. Он сильно переживал, что семью не может обеспечить всем необходимым. Мама предложила в Россию перебраться, он согласился, но на переезд у нас денег не было. Чтобы концы с родиной не рвать, папа квартиру продавать не хотел. Решил податься в Россию на заработки, устроиться и нас потом забрать. Мама не хотела одного его пускать, с ним решила ехать. Спорить было бесполезно. Он мужчина, глава семьи, как сказал, так и будет. Собрался, уехал и пропал. Ни письма, ни звонка, с концами. Мать от горя чуть не померла. Ждала его, плакала каждый день, исхудала до скелета. Без папки в Ташкенте нам жить стало совсем тяжело. Мать продала все, что могла, и поехали мы в Россию искать папку и налаживать отношения с бабкой, с матерью ее. Не ладилось у них шибко. Та ей простить не могла, что замуж за мусульманина выскочила. Радикальная такая бабка. Всю жизнь ярой коммунисткой была, в натуре, а на старости лет в религию с головой ударилась. Мать надеялась ее разжалобить. Поехали в Клин, откуда мама родом. Выяснилось, что бабка померла, в натуре, а квартира отошла государству, потому что эта старая гадина мою мать выписала! – в сердцах бросила Анка, прихлебывая водку из бутылки.