Гений - Келлерман Джесси

Но это все я разглядел позже.

А сначала я видел только коробки.

Картонные коробки, обмотанные скотчем, коробки из-под компьютеров и принтеров, тортов, продуктов, пакеты из-под молока. Канистры с машинным маслом. Банки с консервированными итальянскими помидорами. Все это добро стояло вдоль стен и занимало две трети свободного места. Наползало на кровать. Кренилось, поднималось к потолку, нависало над раковиной. Они загораживали книжный шкаф и окно. Стояли на столе, на стуле, расплющивали обувь. Даже в ванной виднелись коробки. Только на унитазе их не было.

И запах бумаги. Гниющей, старой древесной массы. Человеческой кожи, коры дерева. Запах обволакивал, забирался в легкие, выжигал их. Я закашлялся.

— Ну и где твоя живопись?

Тони протиснулся в квартиру следом за мной.

— Вот, — он показал на ближайшую коробку, — и там, и там. Везде.

Я недоверчиво заглянул внутрь. Внутри была пачка бумаги. Сначала мне показалось, что бумага чистая. Желтая, свернувшаяся старая бумага. Я даже решил, что Тони меня разыграл. Но тут я догадался вытянуть верхний лист, перевернул его, и мир вокруг меня исчез.

Слов не хватает для того, чтобы рассказать, что я увидел. Мешанина из лиц и тел, углы, кролики, цыплята, эльфы, бабочки, бесформенные твари, какие-то выдуманные десятиголовые существа, какие-то чудовищно сложные механизмы с явно органическими частями. Каждый образ выведен тщательно. Маленькие картинки разбросаны по странице. Вот сейчас они оживут, начнут танцевать, бегать, летать, пожирать друг друга. Здесь были сцены кровавых пыток, здесь царила похоть, жестокость и красота — все, что только может предложить человеку жизнь. Каждое движение чрезмерно, каждая эмоция преувеличена. Бред, пошлость, наивность, извращение, все перемешано. Карикатурные образы, жизнерадостные и истерические. Мне хотелось одновременно и отвернуться, и нырнуть в мир на картинке.

Однако с наибольшим тщанием были выписаны даже не сами персонажи, а мир, который они населяли. Земля была написана выпукло, во всех подробностях. Тут равнина, там глубокая впадина. Преувеличенная точность географических деталей, дороги с указателями, а на указателях названия длиной в двадцать букв. Горы, похожие на зады, груди, подбородки. Реки, венами прорезающие долины и орошающие сиреневые цветы с бутонами, напоминающими головки чертиков. Деревья, растущие на почве, состоящей из настоящих слов и абракадабры. А вокруг осока. Одни линии были тонкими, едва заметными, другие такими толстыми, выполненными с таким усилием, что оставалось только удивляться, как перо не прорвало в этих местах бумагу.

Рисунки разрастались, давили на края листа, выплескивались в полумрак комнаты. Потрясенный, взволнованный, я минут шесть или семь не мог оторвать взгляда от небольших страничек (всего-то А5). Очевидно было, что автор этих картинок болен. Такая композиция характерна для психопатии. Лихорадочное движение необходимо художнику, оно согревает его, отвлекает от холода одиночества.

Я попытался вписать эти картины в художественный контекст. На ум пришли только работы Роберта Крамба и Джеффа Кунса.^[4] Однако в рисунках не было китча, не было юмора. Они были прямыми и честными, наивными и жестокими. Я держал бумагу в руках и уговаривал себя не бояться — ведь я же взрослый, опытный, образованный человек. И все равно мне казалось, будто нарисованные создания выпрыгнут из рук, помчатся вверх по стенам и растворятся облачком дыма, рассыплются в прах, исчезнут. Эти существа были живыми.

— Ну как? — спросил Тони.

Я отложил рисунок в сторону и взялся за следующий. Такой же причудливый, такой же завораживающий. И смотрел я на него не меньше.

Внезапно я понял, что нельзя тратить столько времени на одну картинку, иначе я отсюда никогда не уйду. Пролистал несколько страниц подряд (края под моими пальцами совсем раскрошились). В груди разлился холод. Но даже тогда мне трудно было осознать весь маниакальный масштаб этой работы.

Я вернул всю пачку в коробку, первые два рисунка положил рядом и принялся сравнивать их, деталь за деталью. «Найди десять отличий» — была такая игра в детстве. Девять тысяч отличий, сможешь отыскать их все? Голова закружилась. Может, от пыли.

— Вот так, — сказал Тони. — Ты понял, в чем фокус?

Он перевернул одну картинку вверх ногами и подвинул к другой. Рисунки сошлись, как кусочки пазла. Ручьи текли с одного листа на другой, дороги тянулись вдаль. Половинки лиц обрели завершенность. Тони обратил мое внимание на обратные стороны страниц. Они не были чистыми, как мне показалось сначала. По краям и в центре едва виднелись нацарапанные мелким ровным почерком числа: