Когда меня не стало - Данилова Анна

«Прости меня, Макс, – сказала Белла, обращаясь к собственному отражению в зеркале, стоя посреди ванной голая и придирчиво осматривая свое тело, – но такого удовольствия я не получала сто лет… Тебе всегда было некогда, утром тебя ждали клиенты, вечером ты тоже встречался с клиентами, днем, когда я ждала тебя на обед, ты предпочитал моему обществу своих коллег-адвокатов или судей с прокурорами… А мне, оказывается, так не хватало этих ощущений… Пасечник – а я теперь буду звать его именно так, потому что обращаться к своему любовнику по имени-отчеству пошло и по-ханжески, – мужчина что надо. И хоть он постарше тебя, но знает, что мне было нужно… Жаль, что тебя сейчас нет, ты бы увидел мой чудесный румянец и всю меня целиком после бурного утра…»

Она взяла мыло, мочалку и принялась неторопливо намыливаться перед зеркалом. Закрыв глаза, Белла вновь вспомнила прикосновения Пасечника, и ей стало стыдно за то, что она, едва овдовев, так быстро восстановилась как женщина и отдалась чужому мужчине. Стоя с закрытыми глазами перед зеркалом и самозабвенно водя мочалкой по груди, она вдруг почувствовала сзади чье-то дыхание, открыла глаза и увидела в зеркале черную шелковую пижаму и бледные мужские руки, обнимающие ее. Потом показалась и красивая, в серебристых волнистых волосах голова, лицо и губы, целующие ее шею…

– Я не слышала, как ты вошел, – прошептала она, поворачиваясь к Пасечнику и обнимая его. – Но раз вошел, оставайся…

* * *

Когда она появилась на кухне, вся розовая, в белом купальном халате и с капельками воды на мокрых волосах, Савельев, который в это время наливал себе кофе, пролил его мимо чашки и восхищенно присвистнул.

– Гриша, похоже, наша покойница начинает оживать…

– Коля, какая покойница, вечно ты что-нибудь ляпнешь… – Григорий Александрович выхватил из рук друга кофейник и налил кофе в чистую чашку.

– Да хватит тебе одергивать меня! Ты только посмотри, как эта несчастная выглядит! Чудо как хороша!

Белла, покраснев еще больше, села за стол. Увидев тарелку с бутербродами и кастрюльку с горячей овсянкой, она поняла, что, пока находилась в ванной, на кухне уже побывала вездесущая Зина.

– Григорий Александрович, – она все же назвала Пасечника по имени-отчеству и сразу поймала его ироничный взгляд, – но ведь я действительно покойница… Кстати, мы вчера так устали, что не показали тебе (она уже поняла свою оплошность, но тут же решила, что начиная с этого момента будет звать его только Гришей и обращаться к нему на «ты», даже в присутствии Савельева) мои драгоценности. Хочешь, я продемонстрирую тебе мою «бабочку»?

Она убежала к гостиную и вернулась оттуда с колье на шее, кольцами и перстнями на пальцах и роскошными бриллиантовыми серьгами в ушах.

– Я же говорю, что ее мужа убили, чтобы не мешал кому-то! – вырвалось у Савельева.

– Коля, прекрати! – Но Пасечник и сам не мог оторвать взгляда от Изабеллы. Она была так свежа, так красива, что он поймал себя на мысли, что и сам бы мог пойти на преступление, только бы еще один раз подержать в своих объятиях Беллу.

И она поняла этот взгляд и испугалась. Мысли путались у нее в голове. Она будто вновь потеряла связь с внешним миром и не знала, как ей теперь жить дальше. Вполне вероятно, что Гриша сделает ей предложение, а Савельев убедит ее в том, что самое страшное позади. Савельев уйдет из ее жизни, но останется Гриша. Но останется и страх…

– Предлагаю позавтракать в полном молчании и разойтись, – заявила она без улыбки и придвинула чашку с кофе к себе. – Если вы хотите помочь мне, – обратилась она к Савельеву, – то выясните поскорей, соответствует ли пуля, которой была убита Сосновская, пулям, обнаруженным на земле возле ресторана «Европа», рядом с нашей взорванной «Маздой»… Кроме того, необходимо выяснить, действительно ли существует публичный дом, о котором вчера рассказала мне Лена Овсянникова, и кто такой или такая Оса… И про украшения из машины не забудьте.

Савельев посмотрел на нее и отвел взгляд: ему вдруг стало не по себе, что какая-то девчонка направляет его действия и диктует ему свои условия. Он хотел уже было взбунтоваться и заявить ей, что не потерпит такого обращения, но этот порыв мгновенно прошел, уступив место здоровому любопытству и даже восхищению. Ведь он, мужик, еще ни разу не оказывался в гуще таких страшных событий, так почему бы ему действительно не помочь ей? Он и сам понимал, что до нынешнего дня работал в этом направлении вполсилы, и ему даже стало стыдно.