Любовница не по карману - Данилова Анна

У нее белая кожа, черные брови и очень черные глаза. Ей около тридцати лет. Будь она постарше, нас могли бы принять за мать и сына. Странно, но я чувствую, что похож на нее. Моя мать тоже была брюнеткой, у нее были роскошные черные волосы, и глаза тоже черные, глубокие. Но Зоя совсем другой типаж. У нее теплая красота, и черты лица более нежные, чем у моей матери. Она худенькая и вместе с тем какая-то округлая, изящная и очень нежная. Когда я в первый раз увидел, на кого отец променял мою мать, внутренне взбунтовался, мне стало больно. Ведь Зоя была воплощением самой жизни – в то самое время, как кости моей матери тлели в могиле! Меня раздирали самые противоречивые чувства. Если бы я встретил Зою в другом месте и при других обстоятельствах, я захотел бы, чтобы она была моей. Взял бы ее за руку и повел за собой. Сделал бы все в точности так, как и мой отец, когда он встретил ее. Но все получилось по-другому. И я злился на себя из-за того, что испытывал к Зое и страсть, и ненависть одновременно. Внешне я всегда демонстрировал ей свое пренебрежение. Знал, что она страдает, но все равно не мог вести себя иначе. Пусть отец думает, что я ревную ее к нему, отношусь к ней как к дешевой замене моей матери, страдаю оттого, что кто-то занял место мамы в сердце и в жизни отца. На самом деле все было не так. Я ревновал Зою к отцу как к мужчине! Мне невыносимо было знать, чем они занимаются в спальне. Это одеяло, огромное… Она при мне сшивала его из двух пуховых одеял, сидя за столом в гостиной. Швейная машинка моей матери покорно строчила ровный шов, соединяя два одеяла, как будто соединяя судьбы моего отца и этой женщины. Мне невыносимо было видеть ее, сидевшую на том месте, где еще недавно сидела мать – она то шила занавески для гостиной, то подрубала новые вафельные кухонные полотенца, то подшивала мне джинсы, моя мама…

– Алик, познакомься, это Зоя. Она будет жить с нами. Со мной.

Если бы когда-нибудь кто-нибудь посмел мне сказать, что отец приведет в дом другую женщину и произнесет эти слова, я бы плюнул этому человеку в лицо. В нашем доме не должен был появиться чужой человек! Это была наша семья, наша жизнь и наша квартира. Так думал я до появления Зои.

А она в первый же день приготовила борщ. Из кухни, где она колдовала над кастрюлей, доносились забытые звуки: звяканье посуды, постукивание острия ножа о деревянную доску, хруст разрезаемой капусты, мягкий, войлочный звук домашних тапочек, шуршавших по паркету… А потом по квартире поплыл аромат мясного бульона и свежего укропа. Я боялся признаться себе, что с появлением Зои наш дом ожил. Он задышал, заволновался, наполнился свежим воздухом, миллионами самых разных живых запахов и ароматов, звуками, движением, светом!..

Но я решил: отец не должен знать о том, что я в душе обрадовался появлению Зои. Его чувство вины придавало мне сил. Мне тогда казалось, что я сильнее отца. Во всяком случае, я всячески пытался продемонстрировать ему, что правда на моей стороне и что он предал маму. Быть может, позиция такая была выгодна мне – хотя бы потому, что под маской обиженного на весь мир сироты я прятал свое зарождавшееся чувство к Зое. Надо сказать, я довольно-таки талантливо играл роль сына, которого предал собственный отец. Чего стоили одни только взгляды, которые я бросал на своего отца! Правда, иногда мне хотелось прекратить эту бессмысленную игру, подойти к отцу, крепко обнять его и сказать ему на ухо: «Я с тобой, старик! Я все понимаю».

И я действительно все понимал. Мне как-то очень скоро стало ясно, что отцу с моей матерью было неинтересно. Он, возможно, никогда ее и не любил. Между ними никогда не было тех нежных и любовных отношений, какие я наблюдал у моего отца и Зои. Возможно, моя мать была холодной женщиной. Положительной, порядочной, но холодной. Думаю, она и сама не понимала это и уж тем более не была в этом виновата. Человек рождается холодным, как моя мама, или страстным, как Зоя. Я в этом уверен. И не думаю, что, будь у моей матери иное воспитание, она была бы другой и испытывала бы к моему отцу страстное чувство.

Да, так все это, вероятно, тогда и было. Ведь он сильно изменился. Прямо на моих глазах происходило превращение – из унылого, скучного, стоявшего над пропастью неврастении перезрелого мужчины в сильного, восторженного молодожена. Обычно о женщинах говорят, что они расцветают. Но мой отец тоже расцвел. У него даже щеки порозовели. И есть он стал больше. Словно распробовал наконец то, что ему готовили. Мама тоже хорошо готовила, но у Зои это получалось вкуснее. Быть может, она делала бульоны понаваристее или просто душу в дело вкладывала, я не знаю. Но я тоже стал есть больше. Мне нравилось приходить из университета, распахивать холодильник и искать там какие-нибудь вкусности вроде салатов, грибов, рулетов, запеканок… А уж если Зоя бывала дома (а постепенно, конечно, она привыкла ко мне и перестала прятаться от меня в спальне), горячий и сытный обед был мне обеспечен. Вот только мне не нравилось, что она ухаживает за мной как за ребенком, словно я мальчишка. Поэтому я зачастую представлял себе, что это я – ее муж, а не мой отец, и я вроде бы пришел с работы, а она, эта красивая женщина, подает мне обед, обхаживает меня, разве что не целует…