Русалка в бассейне. Новое дело графини Апраксиной - Вознесенская Юлия Николаевна

— А как выглядел муж Натальи? — спросила Апраксина.

— Как выглядел? — Георгий задумчиво почесал длинным ногтем мизинца тонкие усики. — Ну, такой представительный старый немец, полноватый, но довольно высокого роста, хорошо одет…

Апраксина почувствовала некоторую искренность в его голосе: возможно, Бараташвили и впрямь нечего было добавить к этому скудному описанию, а то бы он не остановился. Во всяком случае, он был совершенно спокоен, говоря о муже Натальи Беляевой.

А вот дальнейшие расспросы о его отношениях с покойной княгиней Кето, его тетушкой, заставили Георгия Бараташвили заметно волноваться, хотя вопросы были самые обычные: какие у них были взаимоотношения — о, конечно, самые добрые! — как они провели тот вечер с тетушкой — да как обычно на этих журфиксах, скучно и бестолково! — и как он провел время потом — пил с бароном фон Ляйбницем, что могут подтвердить как сам барон, так и его жена, баронесса Альбина фон Ляйбниц… из Чапаевска.

Миллер вызвал дежурного надзирателя и, объявив, что допрос окончен, попросил увести господина Бараташвили обратно в его камеру.

— Ну так что — опять тупик? — спросил инспектор Апраксину, когда они остались одни.

— Да еще какой! Можно сказать, тупик в неосвещенном метро во время наводнения: мокрые дела и тьма вокруг.

— А по-моему, графиня, на вас просто угнетающе действует тюремная обстановка, я это и прежде замечал.

— Ну что вы, инспектор! Я просто обожаю эти длинные пустые коридоры — есть время подумать о бренности жизни, пока по ним шествуешь, мне нравится этот грязно-зеленый колер и четкие узоры решеток на окнах — это действует на меня как-то… организующе! И в то же время успокаивающе: кажется, что все зло мира уже собрано здесь, а за стенами этого заведения его почти не осталось.

— Вы капризничаете, графиня. По-моему, вчерашние приключения вас утомили, и вам просто надо поехать домой и как следует отдохнуть, покопаться в своем любимом садике…

— Чушь собачья! — воскликнула графиня и сердито ударила себя кулаком по колену, отчего ее нога непроизвольно дернулась и ударилась о ножку стола. — М-м-м!

— Больно ударились? — участливо спросил Миллер.

— Ни чуточки! — Она потерла ногу. — Прямо косточкой саданулась… Больно ли мне? Да! Мне больно и обидно! Молодая дуреха летит на Запад, как бабочка к сверкающим огням, а попадает в лапы старого мерзавца, который использует ее как рабыню, заставляет на себя работать да еще и ублажать себя. Она думала, перед нею океан свободы! А попала, как русалка в бассейн: ей тесно, душно и тошно, и некуда уплыть — сама виновата, сама заплыла! Она еще пытается держать марку перед сестрой вместо того, чтобы предупредить ее об опасностях, подстерегающих неопытную девушку в Европе. И вот вроде просвет — впереди Америка, возможность вновь обрести свободу, но и попытка второй эмиграции кончается полным и окончательным крахом — гибелью. А княгиня Кето Махарадзе? Конечно, это была вздорная, эгоистичная и даже злая старуха, но это была ЖИВАЯ старуха, и никто на свете, кроме Господа Бога, не имел права решать, жить ей дальше или пора умереть! Она хотела жить и жила как умела. Она являлась на эти журфиксы к баронессе Ханнелоре, разодетая в пух и прах: в ядовито-розовый пух боа из перьев фламинго или прах траченного молью собольего палантина. Я думаю, она страшно боялась, что ее нищенской вдовьей пенсии и денег, оставленных мужем, не хватит даже на эту жалкую светскую жизнь — со штатом дешевых слуг и перешитыми туалетами от лучших портных Парижа. Они обе так и стоят у меня перед глазами — «русалка в бассейне» и старуха-калека в инвалидном кресле… И я ни за что не смирюсь с безнаказанной наглостью их убийц!

— Я тоже, графиня, а потому успокойтесь. Мы все равно должны выбраться, хотя бы даже на ощупь, из этого нового тупика.

— Да, да, да!

Инспектор ждал. Потом графиня глубоко вздохнула, поднялась и сказала уже своим обычным голосом:

— Я думаю, инспектор, нам пора отправиться в общежитие для беженцев.

Общежитие находилось в Гизинге, минутах в пятнадцати езды от городской тюрьмы, и производило едва ли более радостное впечатление: серое здание с рядами скучных окон, с одинаковыми грязно-желтыми шторами, без единого цветка на подоконниках. Впрочем, смотреть на это убожество было особенно некому: прохожих тут было немного, около здания появлялись лишь его обитатели, уходившие по своим делам и возвращавшиеся к своему временному пристанищу, да играли на тротуаре их дети.