Первый дон - Пьюзо Марио

Чезаре громко смеялся, внимательно разглядывая каждую, время от времени подходил к зеркалу, чтобы примерить их.

Месяц спустя Чезаре и Александр сидели в папских покоях, дожидаясь Дуарте, который только что вернулся из поездки во Флоренцию и Венецию.

Александр с энтузиазмом рассказывал Чезаре о своих планах по преображению Ватикана.

— С огромным трудом я убедил Микеланджело взяться за проектирование новой базилики святого Петра. Я хочу что-нибудь великолепное, чтобы потрясти христианский мир.

Вот тут и появился Дуарте, поздоровался, поцеловал папский перстень.

— Итак, Дуарте, ты нашел злодеев в Венеции? — спросил Чезаре. — А добрые граждане Флоренции, узнав о событиях в Сенигалье, опять увидели во мне чудовище, пожирателя младенцев?

— Нет, Чезаре, они склонны полагать, что ты все сделал правильно, ловко и с умом. Блестяще обвел их вокруг пальца. Месть людям нравится… чем эффектнее, тем лучше.

Когда же Дуарте повернулся к Александру, лицо его стало серьезным.

— Ваше святейшество, я считаю, что в сложившихся условиях опасность остается.

— А что тебя тревожит, Дуарте? — спросил Александр. — Слухи, сплетни или настораживающие факты?

— Заговорщики, конечно, мертвы, а вот их семьи — нет.

— Теперь они обозлены и, без сомнения, ищут возможность отомстить, — он взглянул на Чезаре. — Они не могут ответить силой на твою силу, Чезаре, но они никогда тебя не простят. А поскольку тебя поддерживает Папа, он тоже в опасности.

Кардинал Джулиано делла Ровере метался по своему дворцу в Остии, обезумев от ярости. Он только что получил известие о том, что Чезаре захватил Сенигалью, и теперь Борджа воцарились там, где всегда правила его семья. Но худшее заключалось в другом.

Как только Чезаре уехал в Рим, оставшиеся в Сенигалье войска начали крушить все подряд, грабить и насиловать. Ни одной женщине не удалось избежать позора, даже его очаровательной племяннице Анне. А ведь ей только исполнилось двенадцать.

Вне себя от ярости, кардинал не мог даже молиться.

Вместо этого взял перо и написал коротенькое письмо Асканьо Сфорца:

«Если добро в нас будет брать верх и склонять к добродетельности, победа останется за злом. Ради блага Господа и святой матери-церкви теперь мы должны исправить то, что сделано не так».

И указал место и время встречи.

Трясущимися руками подержал воск над свечой, наблюдая, как красные капли падают на сложенный пергамент. Взял печатку и выдавил на теплом воске голову мучающегося Христа.

Кардинал делла Ровере уже собрался кликнуть гонца, когда голову пронзила такая резкая боль, что он упал на колени. Закрыл лицо руками, согнулся чуть ли не до пола.

Попытался позвать на помощь, но слова застряли у него в горле, потому что внезапно взор его прояснился.

Как наяву он увидел развевающееся папское знамя, красного атакующего быка на белом поле. А потом наблюдал, как знамя упало и тысяча лошадей проскакала по нему, их копыта рвали знамя в клочья, втаптывали в землю.

Когда делла Ровере поднял голову и огляделся, знамя и лошади бесследно исчезли. Смысл увиденного он понял мгновенно: бык Борджа повержен.

Потрясенный, облокотился на стол, постоял, приходя в себя. А когда дрожь ушла из пальцев, взялся за перо, написал еще несколько писем. И, запечатывая их, над каждым произнес молитву. Одно ушло королю Неаполя, второе — Фортунато Орсини, который стал патриархом семьи после смерти кардинала Орсини. Третье — кардиналу Коронето в Рим, четвертое — кардиналу Малавольи в Венецию, еще одно — Катерине Сфорца во Флоренцию и последнее — испанской королеве Изабелле.

Теперь он твердо решил положить конец правлению Борджа!

Как и во все дни последних нескольких недель, тем утром Хофре спустился по длинной спиральной лестнице в подземелье замка Сант-Анджело, к той его части, где находилась тюрьма. Прошел мимо сонных охранников, которые более не обращали на него никакого внимания, направился к маленькой камере в углу.

Там, на матрасе, набитом соломой, нечесаная, грязная, сидела Санчия, застыв, как статуя. Всякий раз глаза Хофре наполнялись слезами, но она, похоже, его не видела.

Охранник отпер замок, Хофре вошел. Когда сел рядом и взял ее за руку, она никак не отреагировала, не отдернула вялую и холодную руку, не сжала его своими пальцами.

— Санчия, Санчия, — молил Хофре. — Пожалуйста, не делай этого. Пожалуйста, не уходи просто так, без борьбы. Я отослал письмо твоему дяде, я уверен, что он приедет за тобой. Но сам я уехать не могу, боюсь, что они отыграются на тебе.

Санчия начала что-то напевать себе под нос, но не сказала ни слова.

Хофре знал, что он должен сделать. Но как?

С того дня, как по приказу отца Санчию бросили в темницу, его охраняли постоянно, наблюдали за каждым его движением. Оставляли в покое, лишь когда он спускался в подземелье замка Сант-Анджело.

Чезаре только что вернулся и заверил брата, что в самом скором времени попытается убедить Папу освободить Санчию.

А теперь Хофре смотрел на жену и по его щекам текли слезы. Он понимал, что она освободит себя сама, если он не поторопится. А он просто не представлял себе жизни без нее.

Аккурат в этот момент к нему подошел охранник и позвал по имени. Хофре его не узнал, хотя голос определенно показался знакомым. Шапка темных волос, синие глаза, волевое решительное лицо…

— Я тебя знаю? — спросил Хофре.

Охранник кивнул, но, лишь когда протянул руку, Хофре вспомнил.

— Ванни, — он обнял молодого человека. — Ванни, как ты проник сюда? Тебя же могут схватить.

Охранник улыбнулся.

— Только не в этом наряде. Пойдем, нам надо поговорить, пока есть время.

Несколькими днями позже, когда оранжевое солнце уже скатывалось за холмы, двое мужчин стояли у ворот конюшни. Тот, что повыше, в кардинальской сутане, давал последние указания четырем всадникам, одетым в черные плащи с капюшонами, с масками на лицах.

— Сделайте все, как я приказал. И чтоб никаких следов. Никаких. Все должно быть кончено… раз и навсегда.

Четверо всадников поскакали через песчаные дюны к домику старухи, которую звали Нони. Тяжело волоча ноги, она вышла им навстречу, опираясь на сучковатую палку, с плетеной корзинкой в другой руке.

Один всадник низко наклонился и что-то ей тихонько сказал, словно делясь важным секретом. Она кивнула, огляделась и, все так же волоча ноги, поплелась в сад. Вернулась с пригоршней черных ягод. Зашла в дом, ссыпала ягоды в маленький кожаный мешочек, протянула всаднику, который уже спешился и дожидался ее в доме.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил он старуху. А потом выхватил меч и одним ударом развалил ее череп надвое.

Через несколько минут дом Нони пылал.

А всадники ускакали в ночь.

В день банкета, устраиваемого в честь побед Чезаре и одиннадцатой годовщины восхождения на папский престол Александра, тот проснулся с предчувствием беды. Да и спал он плохо, проворочавшись всю ночь. А когда сел, первым делом потянулся к амулету, чтобы потереть его, а уж потом прочитать молитву. Поначалу, не нащупав его, ничего не понял. Потеряться амулет не мог, потому что еще много лет тому назад по его приказу ватиканский ювелир заварил цепь, и с тех пор амулет ни разу не падал с шеи. Но в то утро его найти не могли, и Александр встревожился. Кричал на слуг, вызвал Дуарте, Чезаре, Хофре.

Его покои тщательно обыскали, но амулет исчез.

— Я не выйду отсюда, — заявил Папа, сложив руки на груди.

Но его заверили, что поиски будут продолжены по всему дворцу, в саду, в окрестностях, пока амулет не будет найден.

К вечеру амулет так и не нашли, однако кардинал Коронето, переговорив с Александром, известил всех гостей, что Папа согласился прийти на праздник. Но Александр предупредил: «Если к утру амулет не найдут, вся церковная жизнь остановится».

В роскошном загородном дворце кардинала Коронето столы поставили в великолепном саду на берегу озера.

Сверкали подсвеченные струи фонтанов, зарядивший с утра дождь давно прекратился, еду подавали отменную.

Большие креветки, переложенные травами и ломтиками лимона, телятину в соусе из ягод можжевельника, а венчал все огромный торт с фруктами и медом. Развлекали пирующих многочисленные артисты, включая исполнителя народных песен и танцоров с Сицилии.

Слуги разливали вино в большие сверкающие серебряные чаши. Коронето, невероятно толстый римский кардинал, в очередной раз поднял тост за Борджа.

Александр, на какое-то время забыв об амулете, пребывал в превосходном расположении духа, много смеялся, шутил с сыновьями. Чезаре сидел по одну его руку, Хофре — по другую. В какой-то момент от избытка чувств Папа обнял обоих сыновей и прижал к себе. Хофре как раз наклонился к Чезаре, чтобы что-то ему сказать, и неловким движением выбил из его руки чашу. Яркое, как кровь, вино выплеснулось на золотистую шелковую рубашку Чезаре.