Жертвенный агнец - Шефер Карло

— Все-таки мне хочется понять, почему вы это сделали, — устало перебил его Тойер. — Ладно, девочка выследила вас, ясное дело, едва ли это может понравиться… — Он замолк, чувствуя в душе пустоту и грязь.

Денцлингер по-своему истолковал его молчание:

— Многим кажется странным, что пасторы тоже люди. Что такой старый человек, как я, не хочет в тюрьму, не желает позора на свою голову. Они забывают, что мы такие же, как они, притом ведь это был один из постулатов Реформации, нашей веры, всех верующих…

— Веры… — Полицейский с отчаянием произнес это слово. — Во что же вы верите, господин Денцлингер? Можно задать вам этот вопрос, или он тоже вызовет у вас раздражение? Догадываюсь, что не в доброго боженьку с седой бородой, не этот образ парит перед вами…

Пастор глядел куда-то мимо Тойера.

— Учить вере — вообще самое трудное и восхитительное. Бог непостижим, необъясним, неподвластен нашей воле, и если мы что-то говорим, то мы уже этого хотим, и это не может получиться. Я не верю в доброго, любящего Бога, больше не верю, если вы об этом спросили.

— Можете вы говорить об этом, не опасаясь, что вас лишат пенсии?

— У вас трогательное, наивное представление… Неужели вы думаете, что упомянутый пастор Нассман во что-то верил? Это новое поколение попов и попих. В четырнадцать они проходят практику в доме престарелых, и если им попадается приятная дама, тогда они обнаруживают в себе любовь к ближнему. Чуточку теологии освобождения, или как там называется та чушь… немного дешевой мистики на церковном съезде и еще чуточку демагогии на уроке религии в старших классах. Я верил и все еще верю. Я верю, что мне будут отпущены мои грехи. В определенном смысле. Пожалуй, можно также сказать, что я верю в относительность моих грехов, в относительность слова «грех»… И я не верю в то, что буду гулять по пушистым облакам, петь «осанна» и увижу старых друзей.

— Тем более что у вас их и нет.

— Я верю, что войду во Вселенную, в Свет. Несмотря на мои поступки. Только называйте это, как хотите, но пока я еще не хочу этого. Я хочу жить, как всякий человек, всякий зверь.

— Вы хуже, чем зверь. Даже хуже, чем собака, и я говорю серьезно. Я тоже верю во что-то, однажды мне был дан суровый урок, и он меня поразил, господин пастор. Я принадлежу к числу тех людей, которые стараются подальше обходить подобные вопросы, а также к той их части, у которой это не получается. Но мне не хватило бы нахальства зарабатывать на этом деньги. Я уверен, что будет правильнее всего вас наказать. Хотя, пожалуй, жить вам осталось не очень долго, и в конце концов ваш срок наказания получится короче, чем у автомобильного вора. Я верю, что убивать порочно и ненормально. Я вижу перед собой Роню Дан, ведь она могла бы закончить школу, влюбиться в какого-нибудь парня, а он, возможно, бросил бы ее. Вижу, как она рыдает у телевизора, вижу, как в двадцать ей вырезают аппендикс, и подруги посылают ей в больницу букет цветов, она радуется, она живет долго, перед ней жизненное море. Все это вы опрокинули, будто ночной горшок. А перед этим вы убили свою дочь…

Он ждал, Денцлингер незаметно кивнул.

— Роню вы убили, потому что она про это проведала. Тогда вы еще не знали, что Нассман тоже владеет информацией и может представлять опасность. Он позвонил вам?

— Да.

— Могу себе представить этот звонок. И конечно, коллеги не проверили, велись ли телефонные разговоры из квартир Дана и Нассмана с неким теологом-пенсионером, впрочем, тут я не стану никого упрекать. Набожная девушка позвонила старому пастору, молодой пастор своему предшественнику. Мы еще не умеем отыскивать след в информационном хламе, фильтровать его… По-моему, ваш коллега был жалкой фигурой. Впрочем, не настолько тупым, чтобы не заметить, что он со своими сексуальными отклонениями подает дурной пример пастве. Вдруг такая возможность: он может стать героем. Раскрыть два убийства. Он позвонил вам. И тогда вы его того…

— Он пригласил меня честь по чести. Сказал: «Брат Денцлингер. Я полагаю, что вы должны прийти ко мне и избавиться от тяжкого греха». Так он выразился, этот молодой простофиля. Правда, свое братское предложение он тут же подкрепил угрозой позвонить в полицию, если я не явлюсь.

— Вы пошли туда — или, может, кто-то другой? Еще раз понадеялись на неслыханное везение, на то, что вас никто не увидит? Или вам было все равно? Ведь это тоже была не просто злость?