ФАЛЬШАК - Троицкий Андрей

– Вставай, – заорал Ищенко. – Вставай, мразь.

Жбан держался руками за разбитое лицо, испытывая позывы тошноты и спазмы живота, будто внутренности долго прокручивали в промышленной мясорубке. Во рту появился какой-то отвратительный кислый привкус, будто в глотку влили стакан протухшего сока. Харкнув кровью, Жбан поднялся, широко расставил ноги, стараясь сохранять равновесие. Он видел, как Ищенко вытащил из-под плаща пистолет, направил ствол в ему в грудь и спросил:

– Сколько денег ты отдал Архипову?

– Шестьсот штук.

– Где ты держишь остальные бабки?

– Господи, я отдал все. У меня не осталось ни копейки.

Ищенко ударил пистолетной рукояткой по шее. Врезал ботинком в бедро. Жбан очутился на траве. Пинками и ударами кия его снова заставили встать.

– Где деньги, паскуда? – Ищенко поставил курок в положение боевого взвода. – Считаю до трех. Счета «четыре» не будет. Раз, два…

– Деньги на съемной квартире в Черемушках, – Жбан медленно продиктовал адрес. – Нужно взять молоток и разбить кафель, которым облицована ванная. Прямо под ней герметичный пакет. В нем четыреста пятьдесят штук сотенными и полтинниками.

Ищенко спрятал пистолет под плащом. Панов шагнул вперед, ласково, как любимую собаку, потрепал свою жертву по щеке.

– Вот, хорошо, уже теплее. А ключики? Ключики от квартиры, где деньги лежат?

– На даче. Войдете в спальную. Там тумбочка у окна, в верхнем ящике. Откроете и увидите.

Дрожащей рукой Жбан вытащил ключи от дачи, протянул их Панову.

– Ну, молотчага, – одобрил Панов. – Нравится мне этот парень. Ничего не могу с собой сделать, нравится он мне, и все тут. Никаких соплей, никакого дерьма в сахаре. Молодец. Коротко и ясно. Адрес и ключи.

– Вы не убьете меня?

– Конечно, нет, – удивился Панов. – Что за вопрос? Мой друг останется с тобой. А я съезжу на место. Нужно убедиться, что ты говоришь правду. И забрать бабки. Это отнимет много времени, поэтому тебе придется подождать. А теперь снимай кроссовки. Нам не к чему тут тебя пристегивать или привязывать. Хочется, чтобы ты далеко не убегал до моего возвращения. И носки тоже снимай.

Панов стоял, подперев плечо ручкой лопаты, и смолил сигарету. На его физиономии блуждала тупая идиотическая улыбка. Он смотрел, как Жбанов, пошатываясь, расшнуровывает кроссовки, стягивает носки.

– Молодец, – снова похвалил Панов. – Просто артист.

Он выплюнул недокуренную сигарету. Дернул вверх за ручку лопаты и в то же мгновение опустил ее. Нанес неожиданный режущий удар ребром полотна по пальцам правой ноги Жбанова. Ищенко засмеялся хриплым придушенным смехом, от которого леденело сердце, а по спине бегали муравьи. Жбанов упал на колени и завыл от боли. Через пару секунд он уже катался по траве, разбрызгивая кровь. Ребро лопаты, как гильотина, напрочь отсекла большой палец в самом основании. Безымянный палец, перерубленный почти до конца поперек сустава, болтался на лоскуте кожи. Минуту Панов любовался, как его жертва катается по земле, воет от боли и плюется кровью. Он отбросил лопату в сторону, прикурил новую сигарету.

– Отсюда ни на шаг, – Панов похлопал Ищенко по плечу. – Постараюсь вернуться пораньше. Ну, сам понимаешь, если получится. Ты присматривай за этим хреном недоделанным. Минут через десять он очухается. И чего доброго куда-нибудь уползет.

Панов повернулся и быстро зашагал обратной дорогой к машине.

***

– Ох, мама дорогая, – отвечая на какие-то свои мысли, сказал сокамерник Бирюкова, рыхлый мужчина лет сорока пяти, похожий на отъевшегося мучного червя. Мужчина представился Константином Павловичем Сафоновым, нормировщиком чаеразвесочной фабрики. – Ох, мамочка моя, мама…

Только что закончился обед, состоявший из бульона, вкусом и цветом напоминавшего разбавленный костяной клей, отварного риса, в котором, если хорошо поискать, попадались мясные волокна, и кружки чуть теплой желтоватой воды, пахшей нечистотами и распаренным березовым веником. Желтую воду почему-то называли чаем. Бирюков насилу засунул в рот пару ложек риса, отказавшись от бульона и так называемого чая. Сафонов съел все и попросил добавки. Теперь, когда он сбил зверский аппетит, хотелось пошевелить языком, переброситься парой фраз и услышать в ответ слова сочувствия. Но Бирюков, поспешно подложив под голову свернутую втрое спортивную куртку, отвернулся к стене и притворился спящим. Разговаривать с Сафоновым это даже хуже, чем пить здешний чай. Истекал третий день, как Бирюкова мариновали в изоляторе временного содержания. В камеру запросто могли набить еще десяток задержанных, но кончался сезон отпусков, с преступностью в столице было туго, видимо, еще не все насильники и убийцы вернулись после отдыха, и места оставались вакантными.