Соло для пистолета с оркестром - Андреева Наталья

— И ты посмеешь?!

— Дорогая, ты себе даже не представляешь, как могут меняться люди! Несколько лет жизни с тобой сделали из меня человека. Поздравляю.

— Что ж, а тыне представляешь, какие тебя ждут сюрпризы! Это я о твоей золотой вдовушке. Что, нашел свой идеал? Дурак ты, Глазов. Я-то б…. по твоим же словам, а она похуже будет. У меня вся жизнь впереди, а у нее… Так ей и надо! — торжествующе завершила свою речь Светлана.

— Это тебе Мельников сказал? — настороженно спросил Дмитрий. Все, что касалось Юлии, его задевало.

— А хотя бы! Ты слеп, как все влюбленные! И глуп. Не буду тебя разочаровывать. Подожду, покаты обратно приползешь. Чао, дорогой! Если подашь на развод, я буду категорически против, и нам дадут время на обдумывание. Месяца три. А через три месяца, надеюсь, у тебя уже не будет никакой любовницы. И денег ее не будет! И жить тебе будет негде. Тогда мы взаимно друг друга простим. И начнем новую жизнь. Я всегда готова помочь тебе зализать раны. Помни об этом.

И Светлана вновь исчезла на кухне. Глазов бросил на пол сумку с вещами и сел обратно на диван. Он всегда подозревал, что с Юлей что-то не в порядке. Все догадываются или знают наверняка, кроме него. У Мельникова напрямую спросить? Умный Глазов пойдет кланяться тупому Аркаше. Нет, дудки! Надо все выяснить у нее. Только у нее, и никак иначе. Они должны друг другу доверять.

Глазов вновь поднялся и подхватил сумку. Запихнул в нее еще пару свитеров и вышел в прихожую. Там стоял почти такой же баул, только наполовину пустой. Светлана свои вещи уже перекладывала обратно, по шкафам. Дмитрию стало смешно. Комедия, честное слово! Сначала жена отправляется в путешествие к другим берегам, теперь он пытается сбежать. А что такое тогда их квартира? Якорь, который лежит на дне. Нет, кончено! Отдать швартовые, поднять паруса!

И Глазов вышел из дома, не забыв, впрочем, положить ключ от квартиры к себе в карман. Кто его знает?

Встретили его без особого энтузиазма. Но, впрочем, и без возражений.

— Я развелся, — буркнул он, бросив сумку на пол, в террасе. — Ничего, если поживу у тебя?

— Ничего, — спокойно ответила она.

Серые глаза заволокло таким густым туманом, что он не смог пробиться к истине. Рада, не рада? И вопрос, который вертелся на языке, он так и не задал. Милая, что же ты натворила? Альфа крутилась у крыльца, виляя хвостом, и принюхиваясь к запахам, доносящимся из кухни.

Глазов получил на ужин тарелку картофельного пюре и сочные отбивные. Противная собака лаяла, требуя свою долю. Юлия пила апельсиновый сок, поглядывая на него с нежностью. Потом спросила:

— Ты надолго?

— Пока не прогонишь.

— Ты сам уйдешь.

Все-таки, есть она. Тайна. Спросить? Он замялся.

— В чем дело? — спросила Юлия настороженно.

— Все равно я тебя люблю, — сказал он неожиданно.

— Пойдем-ка спать, — сказала она, поднимаясь из-за стола. Подошла и нежно обняла его шею. Глазов замер. Она нагнулась, горячие губы коснулись его макушки. Выяснять правду ему расхотелось. Да и кому она нужна, эта правда? Счастье в том, чтобы жить в мире, который придумал сам. И никого в него не пускать. Тем более с правдой.

Эта ночь запомнилась ему на всю жизнь. Она была нежна, он полностью отдался страсти. А раньше стеснялся. Казалось, что женщины фальшивят. Притворяются. Чтобы в подходящий момент поймать тебя на слове. Что-нибудь выпросить. Или заставить что-нибудь сделать. Ему казалось, что секс — это торги. Получил — расплатись. Бывшая жена счета выставляла огромные.

Сейчас он верил: считаться не придется. Ей хорошо: В уголках глубоких серых глаз — две маленькие слезинки. Это от нежности. Он касался ее лица легкими поцелуями, с языка слетали нежные слова. Называл ее то Светлячком, то Серо-глазкой. Пытался придумать что-нибудь особенное, только для нее, и ни для кого больше. Когда она вскрикнула, испугался.

— Больно? Прости, милая, прости, — и тут же принялся целовать ее жаркие губы.

Он уснул первым, отвернувшись к стене. И даже не понял, что, прижавшись к его теплой спине, она тихонько плачет…

…А потом… Потом полетели дни. Неделя, другая, месяц… Ничего не происходило, он потихоньку начинал отчаиваться.

Он маялся бездельем и тем образом жизни, который вынужденно вел. Вставал поздно, ел много, дел в маленьком хозяйстве практически не было, и большую часть дня приходилось слоняться по саду или лежать в шезлонге, подставляя тело солнечным лучам. Несколько раз он порывался уехать в город, на поиски работы. Юлия его отговаривала: