Капкан на честного лоха - Троицкий Андрей

Климов закрыл глаза и замер на своей койке. «Ну, и чего вы хотите?» – голос Урманцева не дрогнул. «И ты ещё спрашиваешь? – встрял в разговор Хомяков. – Не догоняешь что ли?» Урманцев долго молчал, про себя просчитывая варианты. Но это не высшая математика: два беглеца плюс два беглеца. В итоге четыре.

Можно, конечно, в ночь побега, выбрав удобный момент, навалиться на Лудника и Хомякова, сделать из них мусор. Но как знать, чья возьмет в этой сватке? Оба мужики здоровые, жилистые, таких легко не сделаешь.

«Хорошо, – наконец, ответил Урманцев. – Теперь вы играете за нашу команду. Уходим вместе». Цыганков лежал на кровати, напряженно слушал чужой разговор и уже не притворялся больным. «И я, – вдруг сказал он. – И я с вами. И я лыжи сделаю».

…Климов заворочался на земляном полу погреба, потрогал ладонью лоб. Кажется, у него снова поднялась температура. Кожа горячая и сухая, губы покрыты кровоточащими трещинами.

Тишина, ни единого звука. В эту минуту Климову показалось, что Урманцев перестал дышать, умер. Встав на карачки, Климов подполз к Урманцеву, взял в ладонь его запястье, стал щупать пульс. Мелкая жилка билась едва-едва, слабо, с перерывами. Климов похлопал Урманцева по щеке, тот не пошевелился.

Климов влепил ему увесистую пощечину.

– Ты что, уже сдался? – прохрипел Климов. – Откинуться хочешь? Отвечай, ты сдался?

Он отвел руку назад, и снова съездил открытой ладонью по щеке Урманцева. Никакой реакции. Только в носу что-то едва слышно забулькало, кажется, снова пошла кровь.

– Не умирай, – прошептал Климов, он, не плакавший много лет, сейчас готов был разрыдаться. – Слышь, что говорю… Потерпи немного. Мне ведь не легче, черт побери. Мне самому не легче…

Надо что– то делать. Если не пустить воздух, кранты. Климов на карачках дополз до лестницы. Встал, борясь с головокружением, с трудом переставляя ноги, забрался наверх. Подняв правую руку, толкнул люк. Крышка не сдвинулась. Климов переступил на верхнюю ступеньку лестницы, навалился на люк плечом, стал разгибать ноги и спину.

Еще усилие, еще… Нет, все бесполезно.

Крышка не скрипнула, не поднялась ни на миллиметр, словно сверху на неё положили пару бетонных плит. Собрав последние силы, Климов ещё раз толкнул доски, но испытал лишь острую боль в плече и пояснице. Голова пошла кругом. Он стал спускаться, ненароком пропустил предпоследнюю ступеньку, потеряв равновесие, грохнулся вниз, врезался носом в земляной пол.

– Проклятый подвал, – простонал Климов. – Чертова душегубка.

Климов лежал на животе и кашлял, кашлял, кашлял. Он чувствовал, как последние силы покидают его, а перед глазами кружатся разноцветные кладбищенские кресты. Воздуха не было. Климов подумал, что умереть в подвале от удушья – это все равно лучше, чем вернуться на зону.

Новый приступ кашля оказался таким сильным, что заболел верх живота. Видимо, уже начинался отек легких. Значит, скоро, совсем скоро… Климов не довел до конца мысль, он потерял способность рассуждать логически. Сверху донеслись какие-то шорохи и скрипы, будто кто-то передвигал с места на место тяжелую мебель.

Климов последним усилием перевернулся на спину.

Полная темнота. Он даже не понимал, закрыты или открыты его глаза. Только чувствовал, как сверху ему на лицо летит то ли сухая земля, то ли мелкий песок. Крышка погреба скрипнула. Приподнялась, распахнулась. Со свой позиции Климов увидел темный абрис мужской фигуры. Человек встал на колени. В люк просунулась голова в шапке.

– Эй, – сказала голова.

На секунду Климов ослеп, в глаза попала пыль. В лицо пахнуло неземной легкой свежестью. Но что это за человек? Климов не знал, откликаться ли ему на голос или сохранять молчание.

– Эй, эй, вы, – придушенным голосом позвал человек. – Слышь…

Климов открыл рот, но вместо ответа снова зашелся кашлем.

* * *

Маргарита Павловна и Цыганков не спешили закруглять завтрак, потому что торопиться некуда. Они вышли из забегаловки, когда время уже подошло к полудню. Спустились к остановке, проехали три квартала на автобусе, когда вышли, свернули в темный кривой переулок, застроенный гнилыми трущобными домишками.

Цыганков, счастливый и хмельной от стакана водки, от жирной обильной пищи, от свалившейся на голову безграничной свободы, шел сзади женщины, свистел и помахивал дорожной сумкой. Маргарита остановилась возле калики, велела Цыганкову ждать за забором, сама прошла на двор, поднялась на крыльцо и постучала в дверь. На крыльце показался какой-то небритый сумеречный субъект в свитере и душегрейке, сшитой из некрашеных кроликовых шкурок.