Парик для дамы пик - Данилова Анна

Он повернул голову в сторону теплицы – она с весны не отапливалась: проржавели трубы, да и вся система орошения была ни к черту…

Тонкий слой снега убелил серые прямоугольники стеклянной крыши, под которой замерзала тропическая отрава. Все было кончено. И не только с теплицами.

Аристарх посмотрел на часы. Через шесть часов ему предстояло встретиться с Земцовой и Холодковой. Сгустки плоти, которые должны стать тленом, не более…

Он гнал от себя страх, но тот липкой паутиной опутывал сознание, воссоздавая в памяти картины того страшного вечера, наполненного запахами горячей ресторанной пищи и орущими звуками, которая считалась музыкой…

Дальше все крутилось, как в немом кино – кадры сменялись один другим, показывая ему крупным планом улыбающихся красивых женщин с яркими – красными, фиолетовыми, зелеными – пышными париками…

…Он спустился вниз, поставил чайник, и ему снова послышался этот звук, похожий на треск. Или нет, все же хруст. Хруст под его пальцами, его руками – «грабками». Жесть так не хрустела, как эта теплая и живая твердость, которую надо было сдавить так, чтобы в мозг не поступали кровь и кислород…

С кружкой, наполненной горячим кофе, он поднялся снова наверх, сел на стул и уставился на втиснутую под стекло фотографию Аркаши.

«Я стал убийцей… И виноват во всем ты. И ты знаешь об этом… Ты сделал все для того, чтобы ничего не изменилось и меня постигла бы та же участь, что и нашего отца, и тебя… Я ненавижу этот дом, эти теплицы, эту серую и тоскливую жизнь, наполненную тяжелым трудом и безысходностью. Ты посмотри на мои руки, ты видишь на них кровь? Не видишь… Тебе хорошо, ты уже ничего не видишь и не чувствуешь. Так знай: если раньше на моих руках была кровь с мозолей, ведь это я копал землю и ломал жесть, чтобы прокормить тебя, пока ты не выучишься и не встанешь на ноги, то теперь это кровь невинно убиенных женщин… Ты хочешь спросить меня, не раскаиваюсь ли я в том, что сотворил? Я отвечу тебе: раскаиваюсь, только теперь это уже не имеет никакого значения. Мне надо идти до конца. Я хочу закончить свои дни здесь, в этом богом забытом доме, а не в тюрьме. Ты знаешь, как погиб наш сосед, что с ним сделали в тюрьме. А ведь он и мухи не обидел. Его с кем-то спутали, приняли за убийцу и посадили, как бешеного зверя, в клетку, где его и разорвали на куски уже настоящие звери… Лишь за то, что он внешне был похож на убийцу малолеток. Он до сих пор стоит у меня перед глазами – тихий человек, колющий дрова в своем дворе или помогающий жене развешивать белье… Пусть уж лучше я засну здесь, на продавленном диване, где закрыл глаза всем вам и тебе, Аркадий, но только не среди нелюдей там, в аду… И я заплатил высокую цену за возможность умереть дома… Ты там, наверху, и ты все видел, знаешь, как я искал этого человека, как умолял его приехать. Прости, что я воспользовался тобой, как если бы ты был живой… Но ты же веришь мне, что я только хотел довести НАШЕ дело до конца?! Ты же веришь мне?

И не смотри на меня так. Все требует жертв. Считай, что я принес жертвоприношение. Женщины были красивы на редкость. И тот, кто управлял мною сверху ли, снизу, то есть из преисподней, я уж теперь и не знаю, помогал мне. Осталось привести в исполнение два последних приговора, и все закончится. Я буду спокоен. Пройдет месяц-другой, дело закроют, и я смогу, наконец, заняться домом, отремонтирую теплицы, куплю цыплят, а весной мы помянем тебя с друзьями-соседями… Я приведу в порядок твою могилку, а то земля уже просела, надо бы подправить, посадить цветы и сирень… Знаешь, Аркадий, у меня сегодня трудный день. Ты не возражаешь, если я возьму с собой твой карабин? Хотя ты и так знаешь, что я уже приготовил „сайгу“ и зарядил… Вот видишь, а ты переживал, что зря отдал деньги. Оружие должно быть. Жизнь того требует…»

…Через два часа у него заболел живот. Страх, как ледяное слабительное, сковал его изнутри. Он без конца смотрел на часы, а когда услышал во дворе какой-то гул, сначала и не понял, что случилось.

Подбежал к окну и увидел незнакомого человека во дворе. Тот стоял, задрав кверху голову, словно увидел его в окне второго этажа.

Аристарх метнулся к столу, развернул судорожными движениями карабин, замотанный в тряпки, и, проверив, заряжен ли он, вернулся к окну. Во дворе уже никого не было. А шаги на лестнице ему показались?

Сердце его рухнуло вниз, провалилось куда-то в стонущие и без того кишки, а лицо стало мокрым от пота.

«Эй, есть кто дома?» – услышал он и понял, что человек во дворе – не галлюцинация, что за ним пришли.