Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Дашкова Полина

Они вышли на Петровско-Разумовскую. Там было немного чище. У поворота к Верхней Масловке несколько мужчин и женщин сгребали талый снег дворницкими лопатами. Рядом стоял красноармеец, прислонившись к фонарному столбу, грыз семечки, лениво покрикивал:

– Давай, гражданин буржуй, шибче, шибче, неча пустой лопаткой махать, загребай как следоват!

Среди «буржуев» Таня узнала свою бывшую гимназическую учительницу греческого языка, подошла ближе, окликнула:

– Вера Юрьевна, доброе утро.

Учительница не взглянула на нее, не подняла головы, продолжала грести снег.

– Господи, она же глухая! – вспомнила Таня. – Она ходила со слуховым аппаратом, экзамены принимала только письменные, из-за глухоты все время кричала. Ей должно быть за семьдесят, и ее заставляют работать. Удивительно, как она еще держится.

– Наша няня тоже держится, а ей восемьдесят четыре.

– Может, во всей Москве только эти две несгибаемые старушки и выжили? – грустно улыбнулась Таня.

В Москве, правда, почти не осталось стариков, зато появилось много детей. Беспризорники со всей России тянулись ближе к столице, надеясь, что там жизнь лучше, легче добыть еду, найти теплый ночлег. Они шныряли по улицам, по вокзалам, воровали умело и бесстрашно, дикими стаями врезались в толпу, хватали с лотков из корзинок торговцев, что успевали схватить, убегали врассыпную. Девочки от семи до четырнадцати предлагали прохожим себя за хлеб, за ливерную колбасу, за самогонку, кокаин, морфий. Милостыню просили только самые маленькие и слабые. Это было бессмысленно. В голодном, холодном, озлобленном городе не подавал никто.

– Наверное, это и есть самое страшное, – сказала Таня, когда они прошли мимо девочки, одиноко сидевшей на куче мокрого грязного тряпья, у афишной тумбы.

– Что именно? – спросил Михаил Владимирович.

– Вот это. Как мы прошли, ускорили шаг и смотрели мимо, на тумбу, на свежие афиши. Кстати, папа, не хочешь ли ты посетить лекцию в клубе Главнауки? «Шамбала – прообраз коммунизма», читает А. Барченко. Кажется, именно он изобрел шлем для чтения мыслей? Или вот, «Алименты толкают мужчину в объятья проститутки». Выступает Александра Коллонтай. В Политехническом музее диспут Пролеткульта. «Механизация и электрификация поэтического производства». Ну, папа, это же значительно интересней и важней нищей девочки под тумбой.

– Перестань. Нам все равно нечего ей дать.

– Правда, нечего. Ни денег, ни куска хлеба. Сколько раз надо вот так спокойно пройти мимо умирающего ребенка, чтобы стать тупым чудовищем?

– Что ты предлагаешь? Отвести ее в приемник? Ты уверена, что она без тебя не знает туда дорогу?

Таня ничего не ответила, насупилась, спрятала руки в карманы.

На углу Масловки и Коленчатого переулка, у бывшей булочной, столпилась очередь. Валил пар. От него кружилась голова. Две бабы торговали из котлов горячей кашей, накладывали в миски, в кружки, в бумажные кульки. Черпачок настоящей пшенки с топленым маслом стоил баснословно дорого. Счастливчики, у которых имелась нужная сумма, тут же, на улице, быстро, жадно поедали кашу, дочиста вылизывали миски.

– Это еще не голод, – пробормотал Михаил Владимирович. – Вот когда десять человек станут драться до смерти за одну дохлую крысу, тогда можно будет говорить о голоде.

– Теперь ты кого цитируешь? – спросила Таня.

– Моего кремлевского пациента.

– Это входит в программу его социального эксперимента?

– Нет. Это он так шутит.

Дальше несколько минут шли молча. Сзади послышался рев мотора, резкий сигнал автомобильного рожка. Они едва успели отскочить к тротуару. Мимо проехал открытый автомобиль. В нем сидел человек в блестящей черной коже, в белом кашне, в собольей шапке. Было видно, что он молод, румян, упитан. Следом, разбрызгивая грязь из-под колес, тяжело прогрохотал грузовик. В кузове тряслись красноармейцы.

Таня вдруг схватила Михаила Владимировича за руку, потянула ближе к тротуару, тихо, возбужденно заговорила:

– Я хотела тебе рассказать. Слушай. На Тамбовщине огромное восстание. Какой-то эсер, Антонов, поднял мужиков, собрал целую армию. Это еще в сентябре началось, и они ничего поделать не могут. Они в своих газетах называют это «отдельными контрреволюционными выступлениями». Но на самом деле – настоящая партизанская война. Что ты молчишь?

– Тебя слушаю.

– Ты не веришь?

– Когда Деникин взял Орел, а Юденич подходил к Петрограду, я верил. Теперь – не знаю. Война кончилась. Вспомни восторги по поводу февраля и Керенского. Кто убедил государя подписать отречение? Кто допустил этот ужас в Екатеринбурге? Было по крайней мере восемь месяцев, чтобы спасти семью Романовых, устроить побег, отбить. Тогда, летом восемнадцатого, большевики еще не имели регулярной армии. Толпа дезертиров, вооруженных рабочих, матросиков-анархистов. Но они создали себе армию, отличную, сильную, дисциплинированную. Как им это удалось? Соткали из воздуха при помощи заклинаний и магических ритуалов? Почему царские офицеры и генералы стали служить им? Только ли из страха? Только ли потому, что они ввели систему заложников? Если бы речь шла о нескольких сотнях военных, в это можно было бы поверить. Однако к ним перешли десятки, сотни тысяч.

– Да, сотни тысяч перешли к ним. Но война еще идет и не кончится, пока они у власти, – выпалила Таня так громко, что несколько прохожих обернулись.

– Тихо, тихо, – Михаил Владимирович сжал ее руку, ускорил шаг, свернул в проходной двор, оттуда в соседний переулок, – что ты раскричалась на всю улицу? С ума сошла?

– Конечно. Мы все давно сошли с ума, – сказала Таня уже спокойней, почти шепотом. – Разве нормальные люди могут жить во всем этом? Нормальные люди сопротивляются. Тамбов, Воронеж, Саратов, Пенза им уже не принадлежат, там нет никакой советской власти. Десятки тысяч вооруженных крестьян, ремесленников, чиновников, и скоро эта армия дойдет до Москвы.

– Не дойдет, – Михаил Владимирович покачал головой. – Тамбовское восстание они подавят, и не надо тешить себя иллюзиями.

– Это не иллюзии! Мой Павел воюет против них.

– Воевал.

– Папа! – Таня отстранилась, испуганно взглянула ему в глаза. – Ты же сам говорил, все сведенья о погибших недостоверны, списки составляются кое-как, Павел попал в эти списки по ошибке. Он жив!

– Конечно, жив. Я другое имел в виду. Просто война кончилась. Армии Врангеля больше не существует. Но Павел жив, я уверен, и ты уверена. Дай Бог, чтобы об этом никто, кроме нас с тобой, не догадывался.

Франция, побережье Нормандии, 2007

«Довольно сложно надевать в темноте чужие штаны, но я, кажется, справился, ничего не задел, не сшиб. На ощупь мне удалось определить, что это женские лыжные брюки. Штанины достаточно широки, но вот пояс на своей талии я застегнуть не сумел. Впрочем, умница Соня предусмотрела это. К штанам прилагались резиновые подтяжки. Я нашел еще теплый джемпер и шерстяные носки. Наверное, стоит провести почти час в ледяной воде, а потом еще несколько часов пролежать на земле в мокрой насквозь одежде, чтобы оценить, как это приятно, когда ты в тепле и одет во все сухое. А если к этой радости добавляется кусок хлеба с сыром и сочное большое яблоко, ты понимаешь, что жизнь продолжается и она прекрасна.

Соня появилась довольно скоро. Когда она открыла дверь, я услышал грохот. Окно лаборатории осветилось радужным светом.

– Я пыталась уговорить верных слуг отдохнуть, – сказала она шепотом, – но не получилось. Они остались на своем ответственном посту, хотя сегодня большой праздник, все обязаны веселиться.

Опять грохнуло, да так сильно, что задрожали оконные стекла. Лаборатория на миг осветилась красной вспышкой.

– Я не рискну зажигать свет, но дверь пока можно держать открытой. Я отправила слуг в виварий, животные очень боятся салюта. Но в любой момент кто-то может сюда войти. Я не имею права запираться, даже в ванной. Впрочем, это невозможно, замков тут нет. Вот ваш чай.

– Что за праздник?

– День седьмого посвящения Великого Магистра. Видите ли, дней рождений у них не бывает, принято считать, что они живут всегда. Новый год давно отменили, у них другое летоисчисление, они отмеряют время по сменам сезона. О христианских праздниках не может быть речи, за одно лишь упоминание Рождества и Пасхи попадешь на скамью подсудимых и получишь высшую меру по самой страшной статье: покушение на Великого Магистра.

– Что значит у них высшая мера? – спросил я.

– Да, ничего оригинального. Убивают. Можно, я не буду рассказывать, каким образом?

– Конечно, мне это совсем не интересно. Лучше расскажите, как вы к ним попали.

– А вы?

– Ну, это долгая история, на самом деле я не намерен тут задерживаться. Мне кажется, будет куда приятней вам и мне поделиться впечатлениями где-нибудь в другом месте.