Фигура легкого эпатажа - Донцова Дарья

— Я знаю, кто убил Михаила Петровича!

— Ну?

— Мэри! Она специально приехала в Москву — решила отомстить за дочь. Помнишь, рассказывала тебе про колесо?

— Нет, — помотал головой Вовка, — не так. Мэри не знала, что мать кормит Ларису допингом. А вот девочка…

— Что? — занервничала я.

— Лариса очень хотела стать чемпионкой, — грустно сказал Костин, — и, как это ни печально звучит, бабушка решила помочь внучке. Лара знала, что и для чего пьет.

— Кошмар! Не может быть! Ни одна женщина не станет травить… — начала было я.

— А Лаура Петровна сделала ставку на внучку, — оборвал меня Костин. — Из всех учениц Антоновой Ларочка была самая талантливая, работоспособная, честолюбивая, активная — сплошные плюсы. Вот бабушка с девочкой и решили: авось пронесет. Если Лара станет олимпийской чемпионкой, Лаура Петровна получит всемирное признание, а вместе с ним придут и очень большие деньги, Ларочка заработает на рекламных контрактах. Но не вышло. Одним словом, девочка очень хорошо знала, что с ней происходит, и это она подбила маму переехать в Москву. У Лары имелся свой план.

— Но почему она не призналась доктору?

Вовка скривился:

— Не верила, что он ей поможет, знала, где искать помощь, и, что главное, не хотела марать память бабушки. Ларочка обожала Лауру Петровну, вот почему внучка крепко держала язык за зубами, вот по какой причине дала врачу самый обычный «Анин» и спокойно вручила ему для исследований травяной сбор. Лара не надеялась вылечиться при помощи Герасима Семеновича Кугайлова, который, кстати, сразу заподозрил нехорошее. Нет, у нее имелись иные планы, и осуществлять их ей помогала Лизавета.

— Наша? — тупо спросила я.

— А чья ж еще? — ухмыльнулся Вовка. — Лиза у нас девица решительная, с обостренным чувством справедливости и сильно развитой жалостью.

Когда неуклюже толстую Лару, опрометчиво похваставшуюся своими былыми спортивными успехами, начали травить в школе, Лиза встала на защиту новенькой. В знак благодарности Лариса позвала Лизавету в гости, показала ей свои медали и открыла страшную тайну: она пила специальные таблетки, дававшие ей преимущество перед соперницами.

— Обычное дело, — растолковывала Лариса обалдевшей Лизе правду, — весь большой спорт на стимуляторах сидит, это плата за победу. Просто бабушка нашла уникальный комплекс, его пока в организме обнаружить не могут, нет такого теста. Я поэтому и в Москву приехала!

— Зачем? — насторожилась Лиза.

— Отправлюсь к этой Анне Валерьевне… Мне бабушка рассказывала, где «Анин» покупала… — пояснила Лара. — Заявлюсь к ней и скажу: видите, какая я страшная? Ясное дело, спорт уже мимо меня, теперь верните вес на место.

— Думаешь, она умеет? — засомневалась Лиза.

— Конечно, — уверенно сказала Лара. — Во всяком случае, Анна Валерьевна единственный человек, который четко знает, что со мной. Завтра к ней в НИИ отправлюсь!

И Лариса осуществила задуманное. Лиза очень заволновалась, когда ее подруга вдруг не пришла в класс. Еле-еле дождавшись конца занятий, девочка понеслась к Ларе домой и застала ту в слезах.

— Она со мной и разговаривать не стала! — рыдала Лара. — На порог не пустила! Типа, пошла прочь, тут лаборатория, нечего сюда шляться…

— Ах, гадина! — возмутилась Лиза. — Ну ничего, мы ей хвост прижмем…

— Дальше знаю, — перебила я Вовку. — Мэри подслушала разговор и…

— Перестань, — устало сказал Костин, — мать Лары тут ни при чем.

— Но колесо… — не хотела я отказаться от столь привлекательной версии.

— В тот день, когда «Лаура» пришла нанимать тебя, Мэри была в Новоклимовске, ее там видела прорва народа.

— Колесо!

— Да что колесо-то?

— Как она ухитрилась его проколоть в Москве в воскресенье и одновременно быть в Новоклимовске? А?

— Эх, Лампудель, — тяжело вздохнул Вовка. — Очень уж непрофессионально это — упираться в одну версию и не видеть других. Самые таинственные ситуации имеют простые объяснения. На гвоздь Мэри наехала в три часа ночи по дороге в аэропорт. Чуть на самолет не опоздала, очень нервничала, а в полдень уже была на переговорах в Новоклимовске. Никаких чудес, сплошной научно-технический прогресс, в семь взлетела, в одиннадцать приземлилась, и вперед, переводить переговоры.

— Но кто тогда приходил ко мне? Зачем?

— Слушай дальше, сейчас поймешь, — пообещал Вовка.

Обозленной Лизавете в голову пришел идиотский план. Она берет у Лампы рабочее удостоверение, бордовую книжечку с золотым гербом, надевает Катино пальто с норковым воротником, закалывает волосы в пучок, сильно красит лицо и является вместе с Ларой к Анне Валерьевне. «Назовусь детективом Евлампией Романовой, — вдохновенно вещала дурочка, — мы напугаем тетку до жути, потребуем у нее противоядие, а если она станет сопротивляться, пригрожу ее арестовать…»

— Вот глупенькая! — подскочила я.

— Абсолютно с тобой согласен, — кивнул Вовка. — Но Ларисе затея показалась замечательной. Не забудь, сколько лет девицам!

— Так вот почему я не сумела однажды найти документ, а потом он словно материализовался из воздуха.

— В общем, — кашлянул Вовка, — девчонки поехали к Анне Валерьевне. Лиза прямо с порога сунула тетке под нос книжечку, Антонова сначала не поняла, что к чему, на улице уже стемнело, а лампа у входа тусклая. Но когда Лизавета вошла в лабораторию, Анна мигом сообразила, что «секретной агентке» лет шестнадцать или того меньше, быстро заперла дверь и потребовала: «Немедленно отвечайте, где взяли документ? Считаю до трех, иначе вызову милицию, вас посадят за подделку удостоверения». Лиза испугалась и честно призналась: книжечка настоящая, принадлежит ее тете, Евлампии Романовой, та служит детективом, а она всего лишь хотела помочь Ларе, и чем дольше Анна слушала девочек, тем ясней понимала, как ей повезло… А теперь давай рассмотрим семейную ситуацию Антоновых, — продолжил Костик.

Увы, не все было ладно в ученом королевстве. Михаил Петрович, живущий за спиной энергичной, работоспособной и всегда приветливо-корректной жены, начал испытывать откровенную скуку. Ему не было никакой необходимости каждый день являться на работу, никто Антонова не контролировал, и к научным исследованиям профессор медленно терял интерес. Деньги в семье появлялись с замечательной регулярностью, особо ломаться, чтобы их заработать, не приходилось. И Антонов занялся самоедством, в его голову, не занятую повседневными заботами, полезли философские проблемы. Зачем он живет? Каков смысл его земного существования? Что Михаил Петрович сделал хорошего?

Многие люди рано или поздно начинают задаваться подобными вопросами, и большая часть человечества все же успешно справляется с кризисом. Но Антонов потихоньку въехал в настоящую депрессию.

К чести профессора скажем: он понял, что с ним творится неладное. Как все мужчины, Михаил Петрович крайне не любил обращаться к врачам, один вид человека в белом халате вызывал у него озноб, да еще профессор считал себя вполне квалифицированным биологом, поэтому он решил самостоятельно разобраться с проблемой.

Сначала пил валерьянку и пустырник, но они не помогли. С каждым днем делалось все хуже и хуже, пропал аппетит, Михаила Петровича мучила невесть откуда возникающая температура, появились бессонница, раздражительность. Все окружающие вызывали в нем неконтролируемую злобу, но в особенности Анна. Иногда мужу хотелось схватить жену за волосы и начать бить головой о подоконник до тех пор, пока умение владеть собой не покинет супругу и та не заорет благим матом.

Желание возникало спонтанно, безо всякой вины Анны. Профессор спускался в гостиную, натыкался взглядом на жену, мирно смотревшую телевизор, вдыхал аромат домашнего яблочного пирога и понимал: сейчас сорвется, завизжит, затопает ногами, завоет, надает пощечин супруге. Огромным усилием воли Михаил Петрович гасил вулкан и с трясущимися руками убегал к себе в кабинет.

— Ты куда? — удивлялась Анна. — Садись, новости вместе поглядим.

— Мне надо работать, — истерически взвизгивал Михаил Петрович и запирался на втором этаже.

Но, понятное дело, ни о каком творчестве речи и не шло — Антонов валился на диван и хватался за книгу. Он «подсел» на Галину Куликову, ее детективы успокаивали и расслабляли, а от научной литературы депрессия становилась лишь круче. И еще: он от тоски начал вести дневник — словно истерическая девица, записывал свои обиды в толстую тетрадку, ее нашли после смерти Антонова.

Михаилу Петровичу следовало обратиться к врачу, а он упорно пытался вылезти из беды самостоятельно. Затоптав в очередной раз истерический припадок, Михаил Петрович уехал в город, добрался до аптеки и мрачно спросил у пожилой провизорши:

— Есть что-нибудь от тоски?