Моя шоколадная беби - Степнова Ольга

– Кэт, а что случилось со светом?

– Авария! – взревела Катерина так, будто это слово было самым страшным ругательством. – Ты что тупой?! Мне действительно интересно знать, откуда ты можешь знать математику! И не смей мне указывать на то, что мне следовало бы у тебя …

И тут вспыхнул свет. Он ослепил, отрезвил и дал надежду на счастливое будущее.

Матвей встал, подошёл к Катерине и забрал у неё свечу.

– Не дуй! – заорала Катя и он, так и не дунув на пламя, поставил свечу на комод.

– Пойдём спать, беби. – Он потянул её в кровать. – Пойдём! Завтра ты расскажешь мне всё-всё про тебя, а я тебе всё-всё про меня. А сейчас нужно спать, потому что утро вечера мудренее, но темнокожие детдомовские девочки не знают об этом, потому что никто и никогда не читал им сказок. Спать!

– Как… спать? А свет? Куда мы денем свет?

– Выключим!

– Ну, нет! Я так рада, что его дали…

– Тогда пойдём покатаемся в лифте. Мне было очень обидно идти пешком на такой высокий этаж.

– Пойдём. Только свечу…

– Оставлю. Мы будем кататься вверх-вниз, а она будет гореть в честь… чего ты там на неё загадала?..

– Всё-всё я скажу тебе завтра.

Он кивнул и быстренько влез в синий халатик. И надел парик. И накрасил губы.

– Кадык! – засмеялась Катя.

– Что?!

– Переодевшись в женщину, ни один мужик не допрёт спрятать кадык! Наша Верка тебя раскусила.

– Дорогая, – сказал Мат-Мат грудным голосом, – «у каждого свои недостатки!» Кажется, так?

Мир сузился до тесной кабинки. Они прокатались в лифте почти до утра. Они целовались, конечно, и Катерина вся перемазалась помадой Мат-Мата.

Когда они вернулись в квартиру, рассвет настойчиво лез во все окна. На комоде горела свеча. Она догорела до основания, и было совсем непонятно, как она может ещё гореть.

5

Март посмотрел на часы. Было без четверти пять. Можно было бы говорить о скором конце рабочего дня, если бы он – этот конец – для него существовал.

Вся жизнь работа – это про него. Дом – работа, тоже про него. Вообще, про него всё, что говорится про замотанных, лишённых личной жизни людей.

– Через полчаса закрываемся, – напомнила ему служащая архива – серая мышь с дулей из блёклых волос, в самовязанной жилеточке, и очках, стёкла которых в диаметре могли соперничать с суповыми тарелками. Разве такой должна быть женщина?

Март не удостоил её ни взглядом, ни ответом. Он сложил бумаги в папки и пошёл их сдавать. Всё, что хотел, он узнал.

Он вышел из здания архива и оказался в душных объятиях шумного города. Он всё-таки устроит себе конец рабочего дня. Сколько, в конце концов, можно? Старший следователь районной прокуратуры тоже имеет право на отдых. Сейчас он сядет в троллейбус и поедет домой.

Нет, возьмёт такси, заедет в кафе и посидит в приятном одиночестве, заказав там… Он понятия не имел, что можно заказать в кафе.

Главное – всё, что хотел, он узнал. Правда, опять же понятия не имел, что с этим делать…

Март потоптался на остановке, прошёл немного вперёд и попытался поймать такси. Абсолютно пустые машины с шашечками на крыше и не думали останавливаться на его призывные жесты. Март опустил руку и пошёл на остановку. Чёрт бы побрал его работу, чёрт бы побрал его внешность пятнадцатилетнего подростка, чёрт бы побрал его порывы вырваться хоть на миг из занудной обыденности!

Март шагнул в раскалённый троллейбус, отрыл в кошельке мелочь, а заодно пересчитал всю имеющуюся наличность. Четыреста двадцать пять рублей. Интересно, можно ли посидеть в кафе на четыреста двадцать пять рублей?! Он не знал.

Зато он знал, что дело, заведённое в девятнадцатом году, под негласным названием «Бурабон» нашло продолжение в наши дни. Он знал, что украшения, украденные у госпожи Пригожиной знаменитым медвежатником Ефимом Ивановичем Бурабоном – нашлись! Причём нашлись у внука Пригожиной – Роберта, который вдруг взял да подарил роскошное ожерелье своей темнокожей возлюбленной. А, может, возлюбленная врёт?!

Какая она, эта Катерина Ивановна Иванова! Вот она – это средство от занудной обыденности! Только очень дорогое, Марту такое не по карману.

Когда распотрошили её сумку, делая опись, Март сразу зацепился за это ожерелье. Уж больно запоминающееся оно было – огромное, тяжёлое, с прозрачно-мрачными бездушными камнями, глядя на которые думается не об одной загубленной жизни.