Ф. М. Том 1 - Акунин Борис

Окончательно проснувшись, Заметов задал вопрос, который не давал ему покоя еще давеча, когда он наблюдал за размышлениями пристава и не решался их прервать.

— Порфирий Петрович, ну а ежели убийца свой заклад унес, чтоб имени нам не оставлять, тогда как?

— Не смею на сие и надеяться. Слишком было бы просто-с. Вот видите-с? — Надворный советник достал из кармана тетрадку, взятую им из комода процентщицы. — Шелудякова сюда все сведения записывала. У нее тут всё честь по чести, с адресами, с именами-отчествами. Я сравнил с вашими обертками. Всего пяти недостает-с. Эти пятеро у меня в стопочке самыми верхними лежат-с. Однако излишне на сей счет не обнадеживаюсь. Проверим их, конечно, в наипервейшую очередь, однако уверен, что злодей ухватил свертки наугад, прямо сверху, горстью-с. Вы пишите, пишите. Сюда вот имя, отчество, фамилию, — показал пристав еще раз.

Александр Григорьевич обмакнул перо, занес его над бумагою и остановился.

— Не поместится. Мало места оставили. Даже если фамилию с инициалами — все равно не поместится.

Пристав ужасно расстроился собственной оплошности.

— Не сообразил, виноват-с. Ай, досада какая! Битый час таблицу по линеечке рисовал, все пальцы перепачкал, а про это не додумал-с!

Попричитав некоторое время таким манером, махнул рукой:

— Знаете что, голубчик мой, вы одними инициалами обозначайте, тремя буковками. Да еще нумер каждому проставьте. Ничего, авось не перепутаем-с. Я их всех уж наизусть успел выучить. Ну, пишите, а я пока кофею сварю.

За кофеем Порфирий Петрович изучал таблицу, помечая некоторые нумера карандашиком как наиболее обещающие. Так доскользил он грифелем до 27-ой позиции, (это был студент, тому три дня заложивший копеечные серебряные часы), не заинтересовался и двинулся было дальше, но вдруг дернулся всем телом, подобрался и быстро-быстро захлопал глазами.

— Так-так-так, — скороговоркою пробормотал надворный советник, вскочил, подбежал к коробкам, в которых лежали у него книги и бумаги, еще не переправленные в казенную квартиру, и принялся в них рыться, приговаривая: — Где же-с, где же-с… Ах, нет, неужто… Но позвольте-с, я же доподлинно… — и прочую подобную чепуху.

Заметов смотрел на его странное поведение во все глаза.

— 27-ой — это у нас студент Раскольников, верно? — обернулся с корточек Порфирий Петрович.

Взяв карточку, письмоводитель подтвердил:

— Точно так. Студент Раскольников Родион Романович, проживает в Столярном переулке, в доме Шиля. Помню такого, на него квартирная хозяйка жаловалась. Учился в юридическом факультете, но бросил. Не платит и не съезжает. А что он?

— Родион Романович, ну да-с. — Пристав с досадой отпихнул коробку. — Газеты-то переправил… Неужто… Да нет, невозможно-с… Хотя отчего же… В юридическом, говорите?

— Кажется, так. А чем он вас привлек? — Александр Григорьевич с любопытством просмотрел карточку, заглянул и в таблицу, но решительно ничего подозрительного не заметил. — Имеете основания полагать, что это он, старуху-то? Какие?

— Почти никаких-с. Просто фантазия-с, проверить надо, — уклонился от ответа Порфирий Петрович и ни с того ни с сего хлопнул себя по лбу. — А редактор-то!

— Что «редактор»?

Но надворный советник, кажется, и не услышал.

— Ну и Митю, конечно… — опять понес он невнятицу, прищуренно глядя в окно. — И это уж непременно. Митю нынче же. А вы, славный мой, вот что, — обратился он уже не к своим мыслям, а к письмоводителю. — Вы еще прежде, чем первые пять нумеров проверите, у которых заклады пропали, выясните-ка всё как возможно подробнее про этого студента. Особенно на предмет местонахождения господина Раскольникова в момент убийства. И ступайте, ступайте.

Он чуть не вытолкал Заметова в прихожую.

— Мне в съезжий дом нужно, неотложно-с.

— Поспали бы, хоть часок, — успел крикнуть Александр Григорьевич до того, как его окончательно выпихнули на лестницу, но вместо ответа у него перед носом захлопнулась дверь.

В продолжение дня пристав и его помощник каждый занимались своим делом, так что в назначенный час (к ужину) оба явились с уловом. Судя по сияющей физиономии письмоводителя, он кое-что раскопал, да и у Порфирия Петровича вид был довольный, словно у полакомившегося мышью кота. Заметов хотел сразу же начать рассказывать, уж и записки свои достал, но надворный советник остановил его:

— Прежде всего подкрепим материю, которая, согласно новейшим европейским учениям, следует прежде духа. Поди, не завтракали, не обедали? — участливо спросил надворный советник. — Я, признаться, тоже-с. Эй, человек! Принеси-ка нам, дружок, графинчик анисовой, щей горшочек и что там у вас, стерлядку привезли? Давай!

Встреча была назначена на Садовой, в трактире «Пале-де-Кристаль», отличавшемся преогромными, от пола до потолка, окнами, отчасти оправдывавшими громкое название. Хрустальный чудо-дворец, возведенный тароватыми англичанами для Всемирной выставки сплошь из стекла и железа, у нас видели разве на картинках, однако до того впечатлились сим провозвестием будущих чудес архитектуры, что стеклянные веяния сказались даже и на трактирах.

Не успел Александр Григорьевич отломить кусочек хлеба и намазать его маслом, как пристав, противореча собственным словам о материи, нетерпеливо спросил:

— Ну, что те пятеро и Раскольников?

Отложив хлеб, письмоводитель принялся докладывать.

— Меж пятерых, чьи заклады похищены из старухиного сундука, трое причастны быть не могут. Нумер второй неделя как в больнице с горячкой, и доктора говорят, что вставать с кровати никак не способен. Нумер третий как неисправный должник сидит в яме. Нумер пятый вчера в седьмом часу был на поминках и никуда оттуда не отлучался, что подтверждает большое количество свидетелей.

— Хорошо-с, — наклонил голову Порфирий Петрович. — Далее.

Остаются двое. Нумер первый, вдова губернского секретаря Аксинья Зоиловна Липучкина июня 14-го дня взяла под залог бус четыре рубля. Где пребывала весь вчерашний вечер, неизвестно. Однако женщина она сухонькая, и вот такого росточка. Чтоб ударить процентщицу, а тем более долговязую Лизавету по макушке, ей бы, наверно, пришлось вскарабкаться на скамеечку…

— Бог с ней совсем, с Липучкиной. — Пристав отмахнулся. — Что нумер четвертый?

— Вот про четвертого-то я и хотел. — Александр Григорьевич зашуршал страничками, успев-таки сунуть в рот корочку. — Нумер четвертый — приказчик Николай Дормидонтович Попов, занявший шестнадцать рублей с полтиною сроком на два месяца под залог серебряного турецкого кинжальца. — Заметов со значением взглянул на начальника. — Где пребывает, ни соседи, ни родственники не знают. Исчез еще третьего дня, и никто ничего. Я думаю, уж не он ли? На всякий случай я все сведения про него списал. Есть и словесный портрет. Не объявить ли розыск?

— Дайте-ка-с, — попросил Порфирий Петрович протягивая руку за тетрадочкой. — Хм. Глаза голубые… Волос кучерявый… Лицом чист… Румянец… Трезвый характер… Угу… Нет, — твердо объявил надворный советник, прочтя до конца. — Не Попов это. Нате вашу тетрадочку.

Заметов расстроился:

— Почему вы знаете? Кинжалом вон владеет. И alibi у него нет.

— Да вот у вас написано: «По сведениям соседей, играет на бирже, имеет счет в сберегательной кассе». Стало быть, рачительный человек, аккуратный, копейку бережет. Если такой пойдет на злодеяние, то сделает всё капитально, без добычи не уйдет, трех тысяч в комоде не оставит-с. Кинжалец он наверняка сдал в залог, потому что желал собрать побольше средств для биржевой игры. Там же, на бирже, вы его и найдете. Или вы газет не читаете-с? Зря, я каждоутренне проглядываю. — Как бы в подтверждение, Порфирий Петрович достал из кармана сложенный газетный листок и положил рядом с тарелкой, куда официант наливал щи. — У нас на бирже бумаги взлетели в цене и продолжают возрастать, уже второй день-с. В связи с Суэцким каналом. Неужто не слыхали-с? Дельцы у биржи днюют и ночуют, прямо на ступеньках. Там ваш Попов, там. Вы лучше про студента Раскольникова.

— Извольте. — Александр Григорьевич с сожалением перелистнул страничку — ему жалко было расставаться с идеей о злодее-приказчике. — Тут неясно. Я говорил с бабой, которая там в служанках. Настасьей звать. Расторопная такая, бойкая… Он, Раскольников этот, всё у асессорши Зарницыной квартирует, в Столярном переулке. Живет, а не платит, давно уже.

— Это вы уже говорили-с, еще давеча, — мягко заметил Порфирий Петрович. — Вы про местопребывание субъекта в интересующие нас часы.

— В том-то и штука, что доподлинно Настасья сказать не может. Вроде как Раскольников у себя в комнате сидит, этак уже с месяц. То ли нездоров, то ли в хандре. Но дверь из его комнаты на черную лестницу выходит. Там очень даже просто выскользнуть и вернуться, так что ни одна душа не заметит.