Дикое золото - Бушков Александр

Говори он с насмешкой, с нескрываемой враждебностью – Бестужеву, пожалуй, было бы легче. Но Иванихин ронял свои жуткие для Бестужева фразы разумно и взвешенно, деловито, серьезно, тоном словно бы приглашал к пониманию…

– А вы уверены, что она…

– Ох, только не нужно этого… – поморщился Иванихин. – Бегство из дома на лихой тройке, отчаянный поп венчает, цимбалы и кимвалы, с милым рай и в шалаше… Алексей Воинович, я немного знаю свою дочь. Девчонка, сорванец, ветер в голове, из пистолетов палит, на коне скачет в мужских портках… но это наносное. Издержки юного возраста. Голова, смею вас заверить, у нее иванихинская. Светлая голова. Купеческая, простите. Рай в шалаше – сие не для Таньки, уж позвольте заверить. Никак не по ней. Никуда она с вами не сбежит, поскольку знает прекрасно, что лишу всего, – и знает, что слов на ветер не бросаю. В конце-то концов, Слава – не старый черт со знаменитой картины «Неравный брак», там еще у художника фамилия неприличная, вроде пуканья… Молодой, пригож, обращение понимает, Таньке не противен. Стерпится – слюбится, не нами сия истина придумана. Ну поймите вы, Алексей Воинович! Вы – это вы, а вот мы – это совсем другое. Мы, миллионщики, промышленники, вроде королей – детей обязаны женить и замуж выдавать не по сердечной привязанности, а в видах будущего делового благоприятства. Я с вами предельно откровенен, и, поверьте моему честному слову, – все именно так и обстоит. То есть Танька именно такова, какой я ее вам представил. Не побежит сломя голову в шалаш, бросив все, отцом нажитое…

– Но ведь вы делаете несчастной вашу дочь! – вырвалось у Бестужева.

– Я?! – искренне удивился Иванихин. – Да с чего вы взяли?! С какой стати? Будь у вас дети, поняли бы, что я ее, наоборот, стремлюсь сделать счастливой. Чтобы жила в богатстве и довольстве, хозяйкой будущей золотой империи, а не женой, простите, рядового офицерика, пусть даже с приличным жалованьем и казенной квартирой вкупе с казенными дровами… Вот где было бы несчастье! – Он поднял ладонь. – Все, Алексей Воинович, поговорили. Вы – человек крепкий, стреляться не побежите, перестрадаете. Какие ваши годы, их, красавиц, на белом свете столько… Ну, поманила девчонка, ну, произошло… Бывает. Не про вас она, ротмистр, лучше сразу себе это в голову вбейте. И я вас убедительно прошу: извольте уж и дорогу в мой дом забыть, и Таньку. Я, со своей стороны, все забуду, вот и выйдет так на так. А то уже слухи по городу поползли касаемо вас с ней, да будет вам известно. Сие не смертельно, но докучливо. Пора решительно пресечь… Ну, мы друг друга поняли?

– Подождите! – сказал Бестужев, видя, что Иванихин собирается уйти. – Об этих слухах… Кто их распускает?

– Ну, милейший… – поморщился Иванихин. – Какое вам, собственно, дело? Не тот случай, когда следует привлекать служебные возможности. Вы же мужчина, перестрадайте…

– Не в том дело, – заторопился Бестужев, горячечно выпаливая слова. – Константин Фомич, я почти вышел… почти отыскал того, кто стоит за нападениями на золотые караваны, за всеми смертями… Он это почуял, меня пытаются скомпрометировать… Кто вам сообщил, что я и ваша дочь… Мне важно это знать, поймите, дело не в сплетнях, все сложнее. Вашими руками меня пытались убрать… Благо повод наилучший и убедительный… Кто вам сообщил?

– Вот что, хороший мой, – серьезно, твердо сказал Иванихин. – Что ловите этого мерзавца – спасибо. Земной поклон. Святое дело. Если потребуется денежная помощь или содействие – всегда к вашим услугам. Но вот этого… не надо. Тут вы – пальцем в небо.

– Кто вам сообщил?

– Сорока на хвосте принесла, – отрезал Иванихин. – Алексей Воинович, мы хорошо поговорили, я, признаюсь, изменил отношение к вам в лучшую сторону… и не нужно меня разочаровывать, ладно? Давайте останемся при уговоре. Таньку – забудьте. Не буду у вас вымучивать честного офицерского слова – просто, полагая вас человеком порядочным и разумным, считаю, что вы взвесите мои слова, обдумаете и признаете мою правоту. Иначе, простите, законным образом в порошок сотру-с… Словом, поговорили и разошлись. А этого не надо. Кто, да почему, да когда… Всё. Поговорили. Позвольте со всем расположением откланяться…

Он приподнял белый картуз и отошел, скрывшись вскоре из виду. Бестужев остался стоять, чувствуя себя уничтоженным. Самое скверное – он видел в словах Иванихина резон, сердцем не мог примириться, а вот умом чувствовал резон. Не хотел верить, что Таня поступит согласно отцовской воле, но подозревал, что именно так и произойдет, как-никак был не романтичным юнцом, а взрослым человеком, офицером, жандармом, знающим, сколь сложна жизнь и насколько она не похожа на сентиментальные романы…