Дикое золото - Бушков Александр

– Василий Львович, – сказал он, решившись, – меня все же удивляет, почему во время нашего совещания ни словом не было упомянуто о работе Струмилина, пробывшего здесь все же достаточно долго…

Похоже, этот вопрос, не самый сложный и ошеломляющий, оказался для полковника крайне неприятен. Он откровенно отвел взгляд, без нужды принялся перекладывать на столе бронзовые безделушки.

Бестужев непреклонно ждал, всем своим видом показывая, что не отступится.

– Алексей Воинович… – вздохнул Ларионов. – Да в том-то и состоит печальная истина, что господин Струмилин занимался чем угодно, только не работой… Поедемте?

Глава третья

Самые разные встречи и впечатления

– Василий Львович, – сказал Бестужев, с неудовольствием косясь на монументального вахмистра, размеренно колыхавшегося в седле справа от коляски, – ну это-то зачем? Я же не губернатор как-никак…

– Простите, уж придется потерпеть, – решительно сказал Ларионов. – Мы с Иваном Игнатьевичем, – он показал глазами на сидевшего напротив Рокицкого, – и с Баланчуком совместно измыслили, если можно так выразиться, кампанию по приведению противника в смятение чувств. Не считаете же вы меня, в самом деле, банальным провинциальным подхалимом, готовым выдумать для столичного гостя всякие помпезные глупости? Нет, тут все несколько сложнее. Вы у нас, простите великодушно, вроде штандарта… Особо доверенная агентура уже распространяет по городу слухи, что в недрах столичной жандармерии родился некий коварный и гениальный план по изловлению наших налетчиков, каковой с вашим приездом стал успешно претворяться в жизнь… Понимаете? Если они всё еще в Шантарске – а я подозреваю, что так оно и обстоит, – непременно должны занервничать. Неизвестность всегда пугает, особенно в таких делах, а мы им подсунем великолепнейшую неизвестную угрозу, о сущности коей они ни за что не смогут догадаться…

– Очень мило, – поморщился Бестужев. – А не окажется ли так, что в столичного гостя шарахнут бомбою из-за угла? Или высадят обойму из браунинга? Полагая, что с моим устранением угроза и сойдет на нет…

– Уж не боитесь ли?

– Знаете ли, Василий Львович, я всегда боялся погибнуть глупо, – признался Бестужев. – И на войне, и впоследствии. А теперь есть такая опасность…

– Да подумал я о ней, подумал, не беспокойтесь, – усмехнулся Ларионов. – В тех самых слухах ведь не утверждается, что именно вы являетесь единственным двигателем дела. Наоборот, всячески подчеркивается, что план поимки давно известен большому числу жандармов и полицейских, так что никто не станет метать ни в вас, ни в меня бомбу, поскольку это совершенно бессмысленно. Давно служу под голубым околышем-с, опрометчивые решения принимать отучился… Не переживайте, право. Доедем до Аргамакова в целости и сохранности.

– Что он за человек?

– В отличие от прокурора, который мне проел все печенки, уж простите за вульгарность, Аргамаков – человек надежный и толковый. В тридцать один год дослужиться до надворного советника, что по Табели о рангах соответствует армейскому подполковнику, – это, знаете ли, кое о чем говорит. Разумеется, сей молодой человек не без недостатков, но это такая уж российская беда, – он досадливо махнул рукой, – ничего общего с политикой не имеющая. Всё, вот и прибыли…

Довольно большой деревянный дом стоял в глубине сада – по здешним меркам, респектабельное жилище, хоть и уступающее кирпичным особнякам купцов, но тем не менее наглядно свидетельствующее о явной зажиточности хозяев. Поневоле вновь вспомнились рассказы Анютки о побочных источниках этого благополучия. Очень может быть, девица и не врет. В столицах, случалось, обнаруживали целые бордели, где искали приработка дамы из общества, чьи мужья стояли и выше судебного следователя Аргамакова на лестнице чинов и положения…

– Вон, поспешает ходя, – сказал Ларионов, одергивая китель. – Их у нас после японской кампании немало появилось…

Выкрашенную в белый цвет калитку распахнул китаец в столь же белоснежном кителе, классический китаец с косой, каких Бестужев насмотрелся предостаточно. Он низко поклонился, залопотал, старательно борясь с теми буквами русского алфавита, кои был решительно не в состоянии выговорить:

– Балина и балыня изволят в саду…

Из мальчишеского озорства Бестужев степенно ему поклонился:

– Хао, хао, туньчжи.^[20]