Числа и знаки. Трилогия - Бурносов Юрий Николаевич

Как бы там ни было, но Бофранк довольно быстро пришел в себя. Он сделал несколько мягких шагов, привыкая к четвероногому состоянию, и не мог не отметить плавности движений. Тут же посетила его еще одна мысль чрезвычайно интимного свойства, и субкомиссар в беспокойстве оглянулся - но нет, страшного не случилось, и, как и положено, Бофранк обратился в кота, а не в кошку, чему были весьма весомые свидетельства. Субкомиссар даже улыбнулся, но тут же понял, что с теперешней бедной мимикой ему сделать этого никак не возможно.

Сколько длится действие заклинания, Бофранк не знал. Не знал он и способа обернуться обратно, о чем догадался только сейчас, но слова «покамест я снова не стану собой» подсказывали, что в свое время это непременно произойдет. Не тратя более ни минуты, субкомиссар пробежал к двери, подпрыгнул, вцепился когтями в край отверстия, головою толкнул заслонку и очутился в коридоре.

Как уже было сказано, темнота более не была ему преградою, скорее наоборот - черный словно смоль кот не мог быть замечен никем. Нужно сказать, никто его и не высматривал. Единственный обнаруженный далее по коридору монах-стражник с алебардою дремал, положив голову на стол.

Бофранк не знал дороги и потому на первой же развилке отправился куда глаза глядели, а именно налево. И, как оказалось, поступил верно, ибо тут же услыхал голоса.

– Нет ли вестей, фрате? - спросил некто с надеждой.

Второй - несомненно, настоятель Фроде - отвечал:

– Нет, и я не ведаю, что тому причиной… Наш добрый друг вот уже столько времени не подавал о себе вестей, что я страшусь, как бы не приключилось непоправимого…

– Люди из столицы - не они ли тому виной?

– Кто знает? Потому я и счел за благо заключить их в узилище - а ну как добрый друг поимеет в них нужду? Предать их смерти мы всегда успеем, способов тому достаточно…

– Не смею более докучать вам, фрате. Мир вам.

– Мир вам, - отозвался Фроде.

Бофранк шмыгнул вдоль стены, стараясь держаться в тени, и увидал, как один монах удаляется по коридору, а второй - фрате Фроде - отворяет дверь кельи. Войдя внутрь, он затворил ее неплотно, чем и воспользовался субкомиссар во образе черного кота.

Убранство кельи составляли тонкий тюфяк, стол, табурет и светильник, а также несколько полок, на которых стояли книги и лежали рукописные свитки. Но не это поразило Бофранка, а начертание на каменной стене. То были давно известные ему два квадрата, выведенные темно-красной краской, кошачье обоняние явственно давало понять, что это кровь. Человечья она была или же некоего скота, Бофранк определить уже не мог.

Забившись под стол, он внимательно уставился на настоятеля, который тем временем опустился на колени и воззвал, обращаясь к зловещим квадратам:

– Знака прошу! Совета прошу! Ибо страшусь я, как страшились Кальвинус Тессизский и Ойн из Кельфсваме, как страшились Биргельд Мейнский и Лирре из Ойстраате!

…Ибо помню, что если кто знает или слышал, что какие-либо лица, живые или умершие, говорили и утверждали, что хороша секта та или другая, что духовная молитва есть божественное предписание и что в ней заключается все остальное. Ибо грешно, что молитва есть таинство внешнее. Грешно, что устная молитва мало значит. Грешно, что рабы божий не должны работать и заниматься мирскими делами. Грешно, что не следует повиноваться ни епископу, ни священнику, ни настоятелю, если он прикажет такое, что мешает часам духовной молитвы и созерцания. Грешно, что никто не может знать тайны добродетели, если он не будет учиться у проповедующих вредную теорию. Грешно, что никто не может спастись без молитвы, которую творят эти учителя, не исповедуясь им вообще. Грешно, что состояние возбуждения, дрожь и обмороки, случающиеся с ними, суть знамения любви божией и что через них познается, что они в благодати. Грешно, что совершенные не имеют нужды в творении добрых дел. Грешно, что можно видеть в этом состоянии сущность божию, если достигнуть известной степени совершенства.

Фроде бормотал перечень свой, уставясь на кровавый рисунок, и субкомиссар понял, что настоятель в смятении и боится прегрешений своих, вспоминая, какие заповеди уже нарушил и какие может нарушить в скором будущем. «Добрый друг», видимо, и был Шарден Клааке, бог весть чем потрафивший настоятелю и послушникам. Оный Клааке, стало быть, давно уже не являлся, что породило тревогу и волнения. Как сказал Альгиус, Клааке сейчас таится в междумирье, лелея и холя раны свои… Но Фроде про то, наверное, не знает, и озабочен чрезмерно - а ну как «добрый друг» более не вернется, что же делать тогда?