Только одной вещи не найти на свете - Руис Луис Мануэль

— Бред какой-то, — выдохнул Эстебан, читая текст на листах.

—Что там?

На убогой академической латыни автор текста сообщал, что город был построен стараниями нескольких десятков единомышленников во славу Владыки ада, Великого врага, Князя мира сего, дабы стать прибежищем его слугам и апостолам во времена тысячелетней войны, которую он вел против несчастного Иисуса Христа, а также его лакея Папы Римского и мерзкой своры приверженцев Святой Матери Церкви; он явится и сделает прямое кривым и опрокинет троны и базилики. Осуществлению задуманного помогут слова, заключающие в себе миры, verba orbium gravida, имя сокрушительных масштабов, dirutae magnitudinis nomen, Четыре Основополагающие Буквы, Четыре корня, Четыре зверя, Четыре вождя и Одна Всемогущая Женщина.

Людей, подобных автору этого бреда, обычно держат в сумасшедшем доме. На отдельном листе Алисия крупными буквами переписала то, что показалось ей посвящением и стихами. Если Эстебан правильно понял эту латынь, то книга посвящалась Игнасио да Алпиарсе, «золотых дел мастеру, соперничающему с ангелами и с самой природой в сотворении красот и чудес». Что касается стихов, то они тоже ничего не проясняли в джунглях дурных метафор и глупостей; к последнему листу скрепкой была присоединена копия гравюры — в дополнение к стихотворению. Эстебан несколько секунд смотрел на изображение, наслаждаясь вспышкой любопытства, вызванной загадочным ароматом минувшего, старинным и канувшим в забвение откровением: на фоне развалин и облаков полузмея-полуящерица, бледное подобие сказочных чудовищ, заглатывала собственный хвост, образуя кольцо древнего мифа. Это был Уроборос, змея, пожирающая себя саму, древнейший символ времени, которое неизбежно затягивает себя в собственную воронку. Эстебан еще раз прочел стихи, водя по строкам кончиком пальца:

• Dira fames Polypos docuit sua rodere crura,
• Humanaque homines se nutriisse dape.
• Dente Dracocaudam dum mordet et ingerit alvo,
• Magna parte sui sit cibus ipse sibi.

— Вот приблизительный перевод, — объявил он с оттенком не слишком искреннего отвращения, — извини, конечно, за корявость: «Ужасный голод научил Полипоса приняться грызть свои ноги, / а людей — устроить пир из частей человечьего тела. / Грызет дракон хвост свой и в брюхо заталкивает, / так что большая часть его самого ему же становится пищей».

— А что все это означает? — Руки Алисии взметнулись вверх.

— Описание гравюры, разве не видишь: дракон грызет собственный хвост, съедает сам себя. Подобно времени. Возрождается, поглощая то, что осталось позади.

Как и память, подумала Алисия. Будущее пережевывает хвост памяти, заглатывает его, преобразуя в совершенно новые кровь, кожу, клетки и нервы. Жизнь, по определению, антипод прошлого, а настоящее всего лишь катапульта, которая должна вопреки всему сделать выстрел. Счастливый дракон, подумала она со смесью отвращения и нежности; счастлив тот, кто может утолить голод, пожирая собственные ненужные члены, бесполезные и бесплодные, которые только мешают движению вперед: «Dente Draco caudam dum mordet».

— А что, стихи и гравюра в книге расположены рядом? — спросил Эстебан.

— Да, — ответила Алисия, очнувшись от своих мыслей. — Да, да. В самом конце, отдельно от остального текста, после двух чистых страниц. Может даже показаться, что их вставили позднее и они не связаны с основным корпусом, но нет: они составная часть книги, как и первая страница. Я сняла копию с гравюры, чтобы ты на нее взглянул. Что она может означать?

— Не знаю. — Эстебан не отводил глаз от дракона, который был целиком сосредоточен на пожирании самого себя. — С уверенностью я сказал бы одно: гравюра почти никак не связана с основным текстом, хотя они и находятся под одной обложкой. Не знаю. Наверное, это какая-нибудь загадка.

— Загадка?

— Да. — Эстебан постарался придать своему взгляду безразличие. — Возможно, дракон, хвост, эти Полипосы что-нибудь означают. Возможно, тут кроется зашифрованное послание.

— От кого? О чем?

Эстебан нервничал; и от Алисии не укрылось, что рука его слегка дрожала, когда он подносил зажигалку к кончику сигареты. А вдалеке, в тени тополей, маячил силуэт мужчины в плаще.

После короткого телефонного разговора, во время которого обсуждалась тема преследований и опять упоминались покойные, Мамен непререкаемым тоном заявила, что Алисии необходим отдых; оформление отпуска по болезни она берет на себя. Алисия должна как следует отдохнуть, отвлечься, может, куда-то съездить. Голос Мамен временами заглушали треск и писк, будто рядом с ней пылал костер или она стояла на морской пристани. Да, она звонит по мобильному телефону, она уже два дня как находится в Барселоне, на конгрессе по проблемам какой-то там патологии, и пробудет здесь еще не меньше недели. Оформлением отпуска для Алисии займется Тоньи. Алисия положила трубку и свернулась калачиком на диване, загипнотизированная телесериалом. Она выкурила сигарету — на экране сиял лысый череп Антонио Ресинеса — и пришла к выводу, что передышка ей действительно не помешает, что, пожалуй, резкое выпадание из повседневной работы, из привычного ритма жизни, в которой и укоренились ее призраки, поможет от них избавиться. Да, она будет, если захочет, читать, слушать музыку, ухаживать за цветами, гулять.. А почему бы не съездить в Малагу, к сестре? Сразу после полудня явилась Нурия в заляпанной гипсом майке и с привычными «Крускампос» в руке. Буйные белокурые волосы затеняли ей половину лица. Она открыла две бутылочки, выбрала диск Леонарда Коэна и с удовольствием глянула на мидии в маринаде, которые Алисия положила ей на тарелку. Алисия обрадовалась приходу Нурии: ее присутствие было чем-то вроде гарантии — или талисмана, или обещания, — что жизнь еще может стать беззаботной и веселой, что жизнь стоит того, чтобы ею пользоваться, иными словами, это тот самый поезд, который ни в коем случае нельзя упустить. Так что Алисия поднесла свою бутылочку к той, что была зажата в кулаке у Нурии, и они чокнулись.