Тьма над Петроградом - Александрова Наталья

– Что? – Борис вздрогнул. Он решил, что ослышался.

– Да, вышел приказ, что патроны надо беречь для боя, а на нас, контру, нечего их тратить… Нас вывезли за город ночью, на грузовиках…

– Не надо, не вспоминай! – Сердце Бориса сжалось от сочувствия и собственных воспоминаний, как топили их, пленных офицеров, в Новороссийской бухте.

Но Мари не слышала его, слова выталкивались из ее сухого горла, как будто песок осыпался в карьере.

– По дороге грузовик сломался, и все, кто мог, бросились бежать. Нас догоняли и били прикладами, кололи штыками… Все было кончено очень быстро, нас согнали на поляну, там уже валялась груда мертвых тел, помню, они еще жаловались, что веревки кончаются…

Тут она снова тяжело задышала и откинула голову. И в неверном свете луны Борис увидел на нежной женской шее отвратительный багровый рубец.

– Они бросили тела в овраг и присыпали землей… – продолжала Мари, – мне повезло, я была сверху…

– Господи! – Борис снова прижал ее к груди и подумал, что после всего пережитого какие же шрамы остались в ее душе… А может быть, у Мари уже нет души, какая душа столько выдержит? Может быть, ее душа осталась там, в общей могиле, в безымянном овраге? Он и сам оставил частицу своей души на дне Новороссийской бухты вместе с другими, с теми, кто утонул там в девятнадцатом году…

Мари затихла и через некоторое время задышала ровно. Борис укрыл ее своей рубашкой и осторожно пристроился рядом.

Он проснулся, когда за окном светило яркое апрельское солнце и поезд стоял на каком-то полустанке. Мари сидела внизу на месте красноармейца и беседовала со старичком в пенсне о ценах на муку и подсолнечное масло. Спустившись вниз, он заглянул ей в глаза. Там не было ничего – ни холодной злобы, ни привычной насмешливости, ни ночной черной тоски.

Красноармеец принес кипятку, сели пить чай с черными сухарями, которые Саенко сунул в их чемодан вчера. К концу чаепития Борис уверился, что Мари ничегошеньки не помнит из ночного происшествия. Или делает вид, чтобы он понял, что ничего в их отношениях не изменилось.

«Ну и ладно, – подумал Борис, – не было, так не было. Про такое лучше вообще не вспоминать…»

В выходной день Лизаветы Ивановны Горецкий с самого утра занял наблюдательный пост в маленькой кофейне, расположенной напротив дома старой графини. Заказав чашку кофе, он развернул свежую газету и стал просматривать ее, то и дело поверх газетного листа бросая взгляд на входную дверь.

Он дошел уже до биржевых котировок, когда дверь на мгновение приоткрылась, выпустив компаньонку графини.

На сей раз Лизавета Ивановна превзошла саму себя: она была облачена в поношенный сак того немыслимого цвета, который при большом воображении можно назвать маренго, и выцветшую шляпку, отдаленно напоминающую то ли ящик для угля, то ли патентованную мышеловку, подобранную на городской свалке.

Аркадий Петрович положил на стол деньги и вышел из кофейни.

Лизавета Ивановна явно куда-то спешила и поэтому не проверяла наличие слежки. Впрочем, она настолько привыкла к собственной незаметности, что, должно быть, не допускала и мысли, что за столь незначительной особой кто-то может следить.

Так или иначе, Горецкий без особого труда следовал за компаньонкой графини.

Сначала они шли по чистым, нарядным улицам возле бульвара Осман. Сверкали витрины магазинов, проезжали мимо дорогие автомобили и фиакры. Публика навстречу попадалась исключительно приличная – нарядные дамы, фланирующие по бульварам, переходя из одного модного магазина в другой, заглядывая по дороге в кафе, аккуратные бонны с чистенькими детьми, пожилые рантье. Лица прохожих сияли довольством и беззаботностью.

Постепенно улицы становились темнее и грязнее, публика – беднее и озабоченнее. Возле темных подворотен стояли, засунув руки в карманы широких штанов, подозрительные типы с прилизанными волосами и бегающими глазками, несомненно, прячущие в рукаве опасную бритву или кастет.

Если теперь и встречались хорошо одетые мужчины, то по излишнему шику их костюмов и обилию массивных золотых перстней на пальцах в них можно было безошибочно узнать португальских сутенеров.

По всем этим несомненным признакам можно было догадаться о близости печально знаменитого бульвара Клиши, в любое время дня и ночи кишащего ворами и проститутками.

Горецкий покачал головой: что сказала бы старая графиня, узнав, в каких сомнительных местах бывает ее компаньонка!

Тем временем Лизавета Ивановна огляделась по сторонам и вошла в дверь какого-то третьеразрядного заведения – заведения, давшего кратковременный приют разорившимся рантье и матросам с аргентинского корабля, мелким торговцам с рынка ле Аль и носильщикам с Северного вокзала.

Без колебаний она пересекла маленький полутемный зал и села за угловой столик, где ее дожидался потертый тип с уныло обвисшими усами и дегенеративным подбородком.

– Здравствуй, Лиза! – проговорил он по-русски, отставив рюмку с перно. – Что за спешка? Я же говорил тебе, что нам лучше пока не встречаться!

– Не встречаться?! – повторила Лизавета Ивановна, приподнявшись и выпучив глаза. – Жоржа убили! Мы так не договаривались…

– Тише! – зашипел на нее усатый. – Разве можно вслух…

– Да перестань! – отмахнулась от него компаньонка. – Здесь никто не понимает по-русски! Это тебе не Вожирар…

– А вон тот старик явно прислушивается…

– Не заговаривай мне зубы! – повысила голос Лизавета. – Я боюсь! Все переменилось… у нас не шло речи об убийстве!

– Это вышло случайно… – протянул мужчина, подкручивая унылый ус. – Никто не хотел его убивать…

– Так вот, дорогой мой! Хотели вы или не хотели, но я намерена получить свои деньги и забыть все это как кошмарный сон! Я хочу вырваться от мерзкой старухи, для которой я значу меньше, чем комнатная собачонка!

– Но постой, Лиза…

– И не пытайся меня надуть! Если бы не я, твои дружки ничего бы не узнали! Это я подслушала слова Жоржа!

– Не волнуйся, дорогая, ты все получишь! – Усатый положил ладонь на руку Лизаветы Ивановны, но та отшатнулась, как будто он обжег ее.

– Ты мне говорил это уже сто раз! – прошипела она, как потревоженная гадюка. – Так вот, дорогой, или я немедленно получу свои деньги, или иду в полицию! Так и знай, и можешь передать своим дружкам с улицы Сен-Сабин…

– Тише! – зашикал на нее вислоусый. – Ты пойми – мы не можем заплатить тебе, пока наш человек не вернулся! Сама посуди…

– Как я могу тебе верить? – проговорила Лизавета Ивановна, все же понизив голос. – И как, интересно, я узнаю, когда вернется этот ваш человек?

– Ладно, слушай! – Усатый тип придвинулся к ней ближе. – На улице Курсель, прямо напротив дома твоей графини, есть антикварный магазин. В витрине этого магазина стоит китайская ваза – ты ее сразу узнаешь, на ней изображен красный дракон. Так вот, когда эта ваза исчезнет из витрины – это знак, что наш человек вернулся из России. На следующий день после того, как исчезнет ваза, мои друзья встречаются в ресторанчике «Нормандская мельница» возле Лионского вокзала. Приходи туда – и получишь свои деньги!

– «Нормандская мельница»? – переспросила Лизавета Ивановна. – Смотри же, если ты меня обманул – я пойду в полицию!

– Ну что ты, Лиза?! – Унылое усатое лицо расплылось в фальшивой улыбке. – Как я могу тебя обмануть? Ведь мы с тобой выросли вместе! Мы почти родные!

– Мы с тобой вовсе не родные! – прошипела Лизавета Ивановна. – Ты едва не женился на мне, но передумал, и в результате я живу в компаньонках у старой стервы-графини!

– Ну ты же знаешь, Лиза, я не получил теткиного наследства… – заныл вислоусый. – Куда мне было жениться? У меня не было ни гроша, одни долги…

– А отцовское состояние ты проиграл!

– Ну, Лизанька, кто старое помянет – тому глаз вон! Выпей со мной перно…

– А кто забудет – тому два! – оборвала его Лизавета Ивановна, поднимаясь из-за стола. – А эту дрянь я не пью и тебе не советую! И помни: не пытайся меня надуть!

С этими словами она вышла из кафе.

Вислоусый торопливо допил перно и подозвал гарсона, чтобы заказать еще рюмку.

В ожидании выпивки он барабанил пальцами по столу, вполголоса бормоча:

– Сама виновата, старая дура! Сама виновата…

А старый француз, который сидел за соседним столиком над нетронутой рюмкой кальвадоса, проводив взглядом Лизавету Ивановну, поднялся, положил на стол деньги и неторопливо вышел на улицу. Остановив проезжающий фиакр, он взобрался в коляску и откинулся на подушки. Назвав извозчику адрес, осторожно снял седой парик, накладные усы, вынул изо рта ватные шарики, неузнаваемо изменившие его лицо. Теперь это был весьма приличный господин средних лет, возможно, англичанин.