Внеклассное чтение. Том 1 - Акунин Борис

— Служители временщика! Я знаю, что вы стали преступниками не по своей воле, а по принуждению вашего начальника и господина. Отпустите пленницу, и, обещаю, с вами не случится ничего дурного.

Верховой привстал на стременах, заозирался вокруг. Кучер тоже поднялся на козлах. Двое замыкающих подъехали ближе.

— Сколько вас? — спросил передний, кладя руку на эфес сабли. Похоже, в отсутствие Пикина за старшего был он.

— Я здесь один.

Старший сплюнул, облегченно гоготнул.

— Прочь с дороги, старый дурень. Ну! Вот я тя плетью!

Он пустил коня на Данилу. Широкая, покрытая инеем грудь затеснила Фондорина к обочине.

— Постой, Охрим! — крикнул кучер. — Откуда он сведал? Хватай его! Допросим!

— И то.

Охрим нагнулся и потянул руку к вороту фондоринского тулупа.

— Напрасно вы не послушали голоса разума, — покачал головой Данила, отступив на шаг.

Посох дернулся книзу, раздался тошнотворный хруст, и всадник схватился левой рукой за бессильно обвисшую правую. Не прекращая движения, палка повернулась к нему пыром и ткнула конника в подвздошье — он кувыркнулся из седла навзничь. Но и того чудо-посоху показалось мало. Он подлетел вверх, перевернулся и вновь оказался в Данилиной руке, но теперь лишь самым кончиком. Фондорин проворно скакнул вперед, размахнулся, описав в воздухе свистящий полуторасаженный круг, и влепил остолбеневшему вознице дальним краем своей дубины в ухо. Кучера с козел будто пушечным ядром сшибло.

Всё это свершилось столь быстро, что вряд ли кто успел бы дочесть и до пяти, даже если б считал скороговоркой.

Митя потер глаза — не привиделось ли?

Нет, не привиделось. Данила стоял, двое гайдуков лежали, осиротевшая лошадь крутилась вокруг себя, хватала зубами болтающуюся уздечку.

Но оставались еще двое всадников, и уж они-то не были склонны отнестись к лесному старику с легкомысленным небрежением, погубившим их товарищей.

Первый выхватил из-за пояса пистолет, второй рванул из ножен саблю. Оба пришпорили коней.

Но и Фондорин не остался на месте. Он снова подбросил посох, перехватив его посередине, разбежался и метнул свое диковинное оружие на манер античного дротика — прямо в лицо целившему из пистолета. Тот всплеснул руками, покачнулся, завалился на сторону.

Теперь Даниле противостоял всего один неприятель, но руки лекаря остались пусты и заслониться от сабельного удара ему было нечем.

А он и не стал заслоняться — проворно прыгнул вбок, уклонившись от клинка, а потом схватил последнего гайдука за кушак да и выдернул из седла.

Тот прокатился по земле, перевернулся, ловко вскочил на ноги. Сабли при падении из руки не выпустил и сразу же кинулся на Фондорина, бешено матерясь.

Данила на сей раз поступил без хитростей — просто нагнулся и подобрал валявшийся пистолет.

— Остановись, неразумный, — сказал он. — Иначе…

Не успел договорить.

Гайдук, пригнувшись, ринулся вперед. Видно, хотел под пулю нырнуть, да как раз теменем на свинец и налетел.

Данила печально качал головой, глядя на распластавшееся у его ног тело.

Подошел поочередно к остальным поверженным противникам. Двоих связал их же кушаками, третьего оставил как есть.

Обернувшись к лесу, поманил Митю рукой. Тот вышел, едва переступая негнущимися ногами.

— Беда, Дмитрий, беда, — сокрушенно сообщил Фондорин. — По несчастному стеченью обстоятельств двое служителей временщика лишились жизни. Одному брошенный шест переломил переносицу — я метнул слишком сильно. Второй же крайне неудачно наклонился. Я хотел прострелить ему ляжку, а вместо этого выбил мозги. Слава Разуму, двое других не слишком пострадали, и я смогу им помочь. Но сначала успокоим даму, которая несомненно напугана пальбой и криками.

Он приблизился к карете и постучал. Ответа не последовало.

Тогда, сдернув шапку, Данила открыл дверцу и учтиво поклонился.

Слава Богу, Павлина была жива и цела. Митя увидел ее бледное, испуганное лицо, обращенное к заросшему седой бородой незнакомцу.

— Ты лесной разбойник? — спросила графиня дрожащим голосом.

Ну, конечно! Что еще она могла подумать? Что попала из огня да в полымя, променяла горькую участь на иную, быть может, наигорчайшую.

Данила распрямился, открыл рот, чтобы ответить — да так и застыл с открытым ртом. Еще бы! Отвык, поди, в своей пустыне от женской красоты.

От этого безмолвия Павлина перепугалась еще больше.

— Что ты так зловеще молчишь? Сколько вас?

Фондорин, наконец, опомнился и показал на Митю:

— Двое. Я и вон тот отрок, небезызвестный вашему сиятельству. Это он меня привел.

Павлина высунулась из кареты, увидела Митю и с радостным криком спрыгнула на снег.

— Деточка! Митюнечка! Живой! А я глаз не сомкнула, боялась, что ты замерз в лесу, что тебя звери загрызли!

Она упала перед Митей на колени, стала его обнимать, целовать, по ее прекрасному лицу потоком лились слезы.

— Рыбанька моя! Малюточка! Ну, скажи что-нибудь! Ну, назови меня «Пася»! Как мило у тебя это получается! Ты мне рад?

Делать нечего. Митя покосился на Данилу, который умиленно взирал на эту трогательную сцену, и нехотя просюсюкал:

— Пася… Рад.

Чего еще-то сказать, чтоб она порадовалась?

— Митюса скутял.

— Скучал по мне, родименький!

Слезы из ясных серых глаз полились еще пуще, а Данила удивленно поднял седую бровь. Митя выразительно пожал плечами поверх золотистой головы коленопреклоненной графини: мол, иначе с ней нельзя.

И в самом деле — как теперь, после совместного сидения на ночных сосудах, ночи в обнимку и всех прочих интимностей, вдруг взять и заговорить с Павлиной по-взрослому? Да она со стыда сгорит, а он будет чувствовать себя подлым обманщиком.

Фондорин, деликатный человек, воздержался от каких-либо замечаний. Стоял в сторонке, терпеливо ждал.

Вытерев слезы и высморкавшись, графиня обернулась к своему спасителю.

— Где ты, старинушка, научился так ловко палкой драться? Верно, служил в армии?

— Служил, как не служить, — степенно ответил Данила. — И даже не в армии, а в гвардии. Но палкой обучился драться в Английской земле, когда странствовал. У тамошних бездельников, именуемых джентлменами, есть целая наука, как драться дубинками. Силы большой для этого не требуется, лишь знание правил. Я ведь говорил, (здесь он покосился на Митю), что если не Доброе Слово, то Наука легко одолеют грубую силу. Однако где же ваш главный похититель? Я ожидал встретить пятерых противников, а встретил лишь четверых.

Павлина гордо подняла подбородок.

— Я не пустила его ночевать в карете, велела убираться. Когда же он попробовал ослушаться, пригрозила, что Зурову нажалуюсь, будто он мне амуры делал. Этого злодей устрашился. Ночь просидел у костра, со своими татями. А утром, когда здороваться сунулся, я ему еще к лицу приложилась, звонко. Тогда он заругался, прыгнул в седло и как погонит коня прямо по снегу, через опушку. Крикнул своим, что в Чудове встретит, со сменой лошадей.

Она вздрогнула, озабоченно сказала:

— Уезжать надо, да поживей. Ну как передумал и навстречу едет? Пикин — душегуб, человек страшный, не этим дурням чета. Английской палочной наукой его не одолеешь. Прошу тебя, храбрый старик, довези нас с Митюнечкой до станции. Я тебя щедро награжу.

Фондорин сдвинул брови. Ответил сухо:

— Отвезу. Да не до станции, где вам навряд ли сыщется защита, а прямо до Новгорода. Прошу в карету, сударыня. И ты, Дмитрий, садись.

Павлина прыснула:

— Как ты смешно моего Митюшеньку зовешь. Он мой сладенький, мой пузыречек сахарный. Да, Митюшенька? Вот ведь кроха совсем, а догадался бывалого человека на помощь позвать. И как только разъяснил?

— Довольно складно для своих лет, — сдержанно ответил Фондорин, и в его глазах мелькнула некая искорка.

— Умничка мой, — зашептала графиня Мите на ухо. — Мой Бова-королевич. Хочешь быть моим сынулечкой? Хочешь? Зови меня «мама Паша». Хорошо, люлечка?

— Мама Пася, — хмуро повторил Митридат и был немедленно вознагражден дюжиной жарких поцелуев.

— А что делать с этими ворами? — показала Павлина на двоих связанных. — Оставлять их нельзя. Пикина наведут.

Один из гайдуков, тот, что со сломанной рукой, еще не пришел в себя и лежал на снегу недвижно. Второй же, сшибленный посохом с козел, при этих словах засучил ногами и пополз прочь — прямо сидя, как был. Челюсть у него затряслась.

— Да, задача, — согласился Фондорин. — Конечно, наведут. Но не убивать же их.

— А как иначе? — жестко сказала графиня. — Пикин моих людей убил, а эти ему добивать помогали.

Данила пробормотал — словно бы в сторону, а на самом деле Мите:

— Как жесток век, в который даже столь нежные особы призывают к убийству.

— Что ты сказал, дедушка? — обернулась Хавронская.