Азазель - Акунин Борис

— Где мне найти леди Эстер? — крикнул Фандорин, наклонившись с сиденья. — В эстернате или у себя?

— Об это время обыкновенно у себя бывают, — браво отрапортовал привратник, и коляска загромыхала дальше, в тихий переулок.

У двухэтажного домика дирекции Фандорин велел извозчику ждать, предупредив, что ожидание может затянуться.

Все тот же надутый швейцар, которого миледи назвала «Тимофэй», бездельничал возле двери, только не грелся на солнце, как в прошлый раз, а перебрался в тень, ибо июньское светило припекало не в пример жарче майского.

Теперь «Тимофэй» повел себя совершенно иначе, проявив недюжинный психологический талант, — снял фуражку, поклонился и сладким голосом спросил, как доложить. Что-то, видно, изменилось во внешности Эраста Петровича за минувший месяц, не возбуждал он более у швейцарского племени инстинкта хватать и не пущать.

— Не докладывай, сам пройду.

«Тимофэй» изогнулся дугой и безропотно распахнул дверь, пропуская посетителя в обитую штофом прихожую, откуда по ярко освещенному солнцем коридору Эраст Петрович дошел до знакомой бело-золотой двери. Она отворилась ему навстречу, и некий долговязый субъект в такой же, как у «Тимофэя», синей ливрее и таких же белых чулках, вопросительно уставился на пришедшего.

— Третьего отделения чиновник Фандорин, по срочному делу, — строго сказал Эраст Петрович, однако лошадиная физиономия лакея осталась непроницаемой, и пришлось пояснить по-английски:

— State police, inspector Fandorin, on urgent official business.^[38]

Снова ни один мускул не дрогнул на каменном лице, однако смысл сказанного был понят — лакей чопорно наклонил голову и исчез за дверью, плотно прикрыв за собой створки.

Через полминуты они снова распахнулись. На пороге стояла сама леди Эстер. Увидев старого знакомого, она радостно улыбнулась:

— О, это вы, мой мальчик. А Эндрю сказал, какой-то важный господин из тайной полиции. Проходите-проходите. Как поживаете? Почему у вас такой усталый вид?

— Я только с петербургского поезда, миледи, — стал объяснять Фандорин, проходя в кабинет. — Прямо с вокзала к вам, уж очень дело срочное.

— О да, — печально покивала баронесса, усаживаясь в кресло и жестом приглашая гостя сесть напротив. — Вы, конечно, хотите поговорить со мной о милом Джеральде Каннингеме. Это какой-то страшный сон, я ничего не понимаю… Эндрю, прими у господина полицейского шляпу… Это мой давний слуга, только что приехал из Англии. Славный Эндрю, я по нему скучала. Иди, Эндрю, иди, друг мой, ты пока не нужен.

Костлявый Эндрю, вовсе не показавшийся Эрасту Петровичу славным, с поклоном удалился, и Фандорин заерзал в жестком кресле, устраиваясь поудобнее — разговор обещал затянуться.

— Миледи, я очень опечален случившимся, однако господин Каннингем, ваш ближайший и многолетний помощник, оказался замешан в очень серьезную криминальную историю.

— И теперь вы закроете мои российские эстернаты? — тихо спросила миледи. — Боже, что будет с детьми… Они только-только начали привыкать к нормальной жизни. И сколько среди них талантов! Я обращусь с просьбой на высочайшее имя — быть может, мне позволят вывезти моих питомцев за границу.

— Вы напрасно тревожитесь, — мягко сказал Эраст Петрович. — Ничего с вашими эстернатами не случится. В конце концов, это было бы просто преступлением. Я всего лишь хочу расспросить вас о Каннингеме.

— Разумеется! Все, что угодно. Бедняжка Джеральд… Вы знаете, он ведь из очень хорошей семьи, внук баронета, но его родители утонули, возвращаясь из Индии, и мальчик в одиннадцать лет остался сиротой. У нас в Англии очень жесткие законы наследования, все достается старшему сыну — и титул, и состояние, а младшие часто не имеют и гроша за душой. Джеральд был младшим сыном младшего сына, без средств, без дома, родственники им не интересовались… Вот, я как раз пишу соболезнование его дяде, абсолютно никчемному джентльмену, которому до Джеральда не было никакого дела. Что поделаешь, мы, англичане, придаем большое значение формальностям. — Леди Эстер показала листок, исписанный крупным, старомодным почерком с завитушками и затейливыми росчерками. — В общем, я взяла ребенка к себе. В Джеральде обнаружились выдающиеся математические способности, я думала, что он станет профессором, но живость ума и честолюбие не очень-то способствуют научной карьере. Я быстро заметила, что мальчик пользуется авторитетом у других детей, что ему нравится верховодить. Он обладал прирожденным лидерским талантом: редкостная сила воли, дисциплинированность, умение безошибочно выделить в каждом человеке сильные и слабые стороны. В Манчестерском эстернате его избрали старостой. Я полагала, что Джеральд захочет поступить на государственную службу или заняться политикой — из него получился бы прекрасный колониальный чиновник, а со временем, возможно, даже генерал-губернатор. Каково же было мое удивление, когда он выразил желание остаться у меня и заняться воспитательской деятельностью!