Тайна Розенкрейцеров - Гладкий Виталий Дмитриевич

Ему дали большой отряд кнехтов, вольнонаемных мастеров – преимущественно немцев и итальянцев – и пригнали откуда-то пленников. Но не литовцев и не поляков, а жителей каких-то дальних стран, общаться с которыми мог только сарацин, судя по всему, тоже посвященный, притом высокого ранга.

Кнехты, не занятые охраной пленников, рыскали по окрестностям. Надо отдать им должное – их действия были более эффективные, нежели вылазки отряда Ротгера под руководством Гуго. Они отличались свирепостью и нечеловеческой жестокостью, и спустя какое-то время местное население начало бояться их как чумы. Кроме того, вокруг холма с тремя курганами на вершине специальный отряд мастеровых установил различные ловушки – капканы, ямы, самострелы, петли, западни, ловушки с копьями и падающими бревнами, и еще кое-что, уже из арсенала алхимиков ордена Креста и Розы.

Благодаря этим приспособлениям ничто живое не могло без смертельного риска для жизни подойти к Вратам Судеб на расстояние ружейного выстрела ни днем, ни, тем более, ночью.

Сегодня Ротгер не стал спускаться в подземелье крепости, чтобы пройти в монастырь тайным ходом. В последнее время ему стало казаться, что за ним кто-то следит. Это неприятно чувство усиливалось, когда он приходил в лабораторию Теофраста. Рыцарь даже хотел послать сообщение Коллегии Святого Духа, чтобы они направили сюда опытных ищеек, но вовремя передумал. Получалось так, что он не справляется со своими обязанностями главного охранителя монастыря. А это было чревато многими неприятными последствиями для Ротгера и его дальнейшего продвижения по длинной лестнице для посвященных, поднимающейся к сияющей вершине братства Креста и Розы.

Рядом с Ротгером шел оруженосец Гунд. Это был добрый малый, обладающий отменной реакцией, несомненной отвагой и поразительной способностью спать двадцать четыре часа в сутки. В то время как его сеньор отключился от восприятия окружающего мира и витал мыслями в эмпиреях, Гунд предавался более приземленным плотским мечтаниям.

Дело в том, что когда он просыпался, на него нападал зверский аппетит, и оруженосец трескал все подряд, пока его снова не одолевал сон и он не погружался в сладкую негу. Гунд шел и гадал, выполнит ли его просьбу монах-пекарь, обещавший приготовить сегодня к обеду лично ему большой пирог с мясом куропаток. Вчера оруженосец специально ходил в близлежащий лесок, где тайком от всех ставил силки, и возвратился со знатной добычей – четырьмя жирными птичками, при одном взгляде на которые у оруженосца текла слюна.

Жизнь прекрасна, думал Гунд, безмятежно улыбаясь утреннему солнцу и подставляя свое юношеское лицо с пухом на подбородке вместо мужской щетины под ласковые прикосновения легкого ветерка. Ему здорово повезло, что он не остался в родовом замке Ротгера исполнять капризы взбалмошной жены рыцаря, большой любительницы заниматься рукоприкладством. Он так и не понял, почему его заинтересовал куст на повороте тропы. Гунд посмотрел в его сторону более пристально – и с ужасом увидел, что прямо в его господина летит стрела!

Все внимание бедного юноши сконцентрировалось на ее острие, надвигающемся неотвратимо, как сам рок. Гунду вдруг показалось, что полет стрелы резко замедлился, и теперь он увидел, что это вовсе не стрела, а арбалетный болт.

Не отдавая себе отчета в том, что он делает, оруженосец, как сомнамбула, медленно-медленно, – по крайней мере, ему так показалось – сделал шаг в сторону и закрыл своим телом Ротгера.

Гунд с непередаваемым ужасом наблюдал, как болт приближается к его груди, словно тихо плывет по невидимым волнам, как он протыкает кожаную безрукавку, входит в тело, разрывая мышцы и связки, и погружается почти по самое оперение. Затем появилась кровь. Она била не фонтаном, а сочилась по капле. И только потом пришла боль. В отличие от замедленного полета болта, она была резкой, одномоментной и всепоглощающей. Гунд в шоке тихо вскрикнул и упал на землю уже без сознания…

Ротгер поначалу ничего не понял. Он бессмысленно глядел на тело юноши, лежащее возле его ног. Слишком уж резким был переход от мыслей возвышенных, даже где-то государственных, до голой житейской прозы. Но годы, проведенные на полях брани, где засады само собой разумеющееся дело, автоматически – пусть и с небольшой задержкой – включили все его двигательные функции, отвечающие за личную безопасность.

Первым делом рыцарь развернулся к зарослям боком, затем в его руках появился венгерский тарч^[41], висевший на спине, которым он тут же закрыл лицо и грудь, потом Ротгер выхватил меч и зычным голосом, похожим на рев иерихонской трубы, прокричал: