Расплата кровью - Джордж Элизабет

– Но это случилось десять лет назад. Почему она ждала так долго, чтобы отомстить?

– Кем была Джой Синклер десять лет назад? Как она могла отомстить тогда – двадцатипятилетняя женщина в самом начале своей карьеры? Кто бы стал ее слушать? Она была никем. Это теперь она – писательница, удостоенная наград и имеющая репутацию человека, придерживающегося фактов, – теперь она может повелевать аудиторией, которая наверняка станет ее слушать. И как умно она поступила, написав пьесу в Лондоне, а в Уэстербрэ привезя совсем другой вариант. И никто ни о чем не знал, пока вчера вечером мы не начали читку. Причем в присутствии журналиста, готового подхватить самые сальные факты. Правда, все зашло не так далеко, как надеялась Джой. Спасибо Франческе – подняла крик задолго до того, как самые худшие подробности нашей отвратительной семейной саги вышли наружу. А теперь конец положен и самой пьесе.

Линли восхитился его смелостью, откровенным, прямым признанием в том, что у него имеется мотив. Стинхерст наверняка понимал, до какой степени опасны его откровения.

– Вы, конечно, понимаете, насколько осложнили ситуацию тем, что сожгли эти сценарии?

Стинхерст скользнул взглядом по камину. По лбу пробежала тень, сгустившись на щеке до черноты.

– Ничего не поделаешь, Томас. Мне пришлось защитить Маргерит и Элизабет. Видит бог, я был просто обязан. Особенно Элизабет. Они – моя семья. – Он встретился с Линли глазами, потемневшими от искренней боли. – Я подумал, что вы, больше чем кто бы то ни было, понимаете, что значит для человека его семья.

И, черт возьми, Линли действительно понимал. В полной мере.

Он вдруг обратил внимание на узор на обоях в салоне. Узор из роз. Точно такие же обои, вспомнил он, были в гостиной его матери в Хоуэнстоу, точно такими же обоями, без сомнения, были оклеены стены множества гостиных в бесчисленных особняках по всей стране. Характерный для викторианской эпохи неброский узор из тусклых желтых роз, окруженных листьями, которые от времени и дыма стали скорее серыми, чем зелеными.

Линли мог бы, закрыв глаза, без предварительного осмотра описать всю комнату, наверняка схожую с гостиной его матери в Корнуолле: камин – железо, мрамор и дуб; на обоих концах каминной полки – по фарфоровой безделушке; напольные часы в ореховом футляре в углу; небольшой шкаф с любимыми книгами. И всегда – фотографии, на столе атласного дерева в амбразуре окна.

Он даже знал примерно, какие фотографии… Настолько схожи были истории их семей.

Так что он понимал своего собеседника. Боже милосердный, еще как понимал! Заботы семьи, долг и преданность своему роду, оттого что у тебя в жилах течет особая кровь, сей факт преследовал Линли большую часть из прожитых им тридцати четырех лет. Узы крови стесняли его, мешали его желаниям; они обрекали его на следование традициям и требовали, чтобы он вел жизнь, которая напоминала жизнь в клетке. Но выхода не было.

Можно отказаться от титулов и земель, но нельзя отказаться от собственных корней. Избавиться от кровных уз.

Освещение в столовой Уэстербрэ делало любого моложе на десять лет. Этому способствовали латунные бра на обшитых панелями стенах и люстры, низко висевшие над длинным столом красного дерева. У его торца стояла Барбара Хейверс, перед ней на поблескивающей столешнице был расстелен поэтажный план дома, сделанный инспектором Макаскином. Она сравнивала его со своими записями, прищурив глаза от дыма сигареты, столбик пепла которой был уже невероятно длинен, словно она задалась целью установить мировой рекорд по его длине. Рядом, страстно насвистывая «Воспоминания» – не хуже самой Бетти Бакли^[22], – один из криминалистов Макаскина снимал отпечатки пальцев с шотландских кинжалов, которые декоративным полукругом висели на стене над буфетом. Помимо них в комнате имелось множество алебард, мушкетов и топоров, которые все в равной степени могли оказаться смертоносным оружием.

Вглядываясь в чертеж, Барбара пыталась соотнести то, что сказал ей Гоуван Килбрайд, с предполагаемыми ею фактами. Это было нелегко. Приходилось много домысливать. Услышав шаги в холле, она почувствовала облегчение: наконец-то можно будет с чистой совестью отвлечься. Она подняла глаза и уронила столбик пепла на свой свитер с вырезом лодочкой. Раздраженно смахнула его, оставив на шерсти серое пятно, похожее на отпечаток большого пальца. Вошел Линли. Стараясь не попасться на глаза криминалисту, он кивнул в сторону дальней двери. Барбара взяла свой блокнот и пошла следом за ним через котельную, через буфетную на кухню. Кухня благоухала мясом, приправленным розмарином и помидорами, томившимися на плите в каком-то соусе. У стоявшего в центре стола склонилась над разделочной доской раздраженная женщина, крошившая картофель зловещего вида ножом. Она была вся в белом, что делало ее больше похожей на ученую даму, чем на повариху.