Расплата кровью - Джордж Элизабет

– Мы сделали все, что полагается, – сказал он Линли. – Везде сняли отпечатки пальцев. Комнаты Клайд и Синклер опечатаны, криминалисты закончили. Кстати, канализационные трубы чистые. Крови нигде нет.

– За исключением перчатки, все чистенько.

– Мой человек ее проверит. – Макаскин мотнул головой в сторону библиотеки и сжато продолжал: – Выпустить их? Кухарка говорит, что обед готов, а они просят, чтобы им дали умыться.

Линли сразу почувствовал, что Макаскин не привык к кому-то обращаться с просьбой. А чтобы передать бразды правления в расследовании другому полицейскому – это для шотландца вообще дикость. Пока он говорил, даже мочки его ушей покраснели, что было очень заметно на фоне его красивых седых волос.

И, словно почуяв, о чем пытается сказать Макаскин, кухарка воинственно подхватила:

– Нельзя морить людей голодом. Нехорошо это. – Она была, по-видимому, совершенно уверена, что полиция вознамерилась посадить всех, кого согнала в библиотеку, на хлеб и воду, пока убийца не будет найден. – Я там кой-чего сготовила. У них за целый день и сэндвича-то во рту не было, инспектор. Не то что полицейские, – многозначительно кивнула она, – небось с самого утра только и делали, что подкреплялись, как я вижу по припасам на кухне.

Линли открыл карманные часы и с удивлением увидел, что уже половина девятого. Он и сам здорово проголодался, и поскольку криминалисты закончили, не стоило морить всю труппу голодом и держать их под замком. Можно даже позволить им передвигаться по дому – под наблюдением.

Он кивком выразил свое согласие.

– Тогда мы поедем, – сказал Макаскин. – Я оставлю с вами констебля Лонана, а сам вернусь утром. У меня есть кому доставить Стинхерста на станцию.

– Пусть остается.

Макаскин открыл рот, закрыл его, снова открыл и, решившись дерзко нарушить субординацию, сказал:

– Но как же сожженные сценарии, инспектор?

– Я за ним присмотрю, – твердо ответил Линли. – Сожжение улик – не убийство. Им можно будет заняться в надлежащее время.

Он увидел, как отпрянула сержант Хейверс, словно хотела отмежеваться от того, что считала неверным решением.

Макаскин, похоже, обдумывал, стоит ли возражать, и решил оставить все как есть. Его официальное пожелание спокойной ночи заключилось в четко отчеканенном сообщении:

– Ваши вещи мы поместили в северо-западном крыле. Вместе с Сент-Джеймсом. Рядом с комнатой Хелен Клайд.

Ни политическое маневрирование, ни размещение полицейских на ночь не интересовало кухарку, которая осталась стоять в дверях, горя желанием возобновить обсуждение кулинарных проблем, которые, собственно, и привели ее в салон.

– Двадцать минут, инспектор. – Она развернусь на каблуках. – Поспешите.

Отличное завершение дискуссии. И Макаскин не преминул им воспользоваться.

Наконец-то выпущенная на волю, большая часть группы все еще находилась в переднем холле, когда Линли попросил Джоанну Эллакорт зайти в салон. Его просьба, последовавшая сразу после беседы с ее мужем заставила всех затаить дыхание в ожидании ее ответа. Просьба просьбой, но все понимали, что на приглашение полицейских не отвечают даже самым вежливым отказом. Даже если это сама Джоанна.

Однако похоже было, что она обдумывает и этот вариант, быстро прикинув все возможности от категорического «нет» до пусть нежеланного, но сотрудничества. Последнее, видимо, возобладало. Но, войдя в салон, Джоанна дала выход обиде, отплатив за целый день заточения тем, что ни словом не удостоила ни Линли, ни Хейверс. Она молча прошла к камину и села на стул с жесткой спинкой, на тот самый стул, который Сайдем обошел, а Стинхерст занял весьма неохотно. То, что она предпочла креслу неудобный стул, свидетельствовало о решимости встретить допрос с гордо выпрямленной спиной, или ей хотелось, чтобы отсветы живого пламени играли на ее коже и волосах, дабы отвлечь этим в критический момент праздного наблюдателя. Джоанна Эллакорт знала, как играть на публику.

Трудно поверить, что ей уже почти сорок, она выглядела на десять лет моложе, а то и на больше; великодушный свет огня окрасил ее кожу в цвет матового золота, и Линли вдруг вспомнилось, как он впервые увидел «Купание Дианы» Буше^[24] – великолепное сияние кожи Джоанны было таким же, как и этот нежный румянец и изысканный изгиб уха, когда она отбросила назад волосы. Ее красота была совершенна, и, будь ее глаза карими, а не васильковыми, она сама могла бы позировать для картины Франсуа Буше.