Присягнувшие Тьме - Гранже Жан-Кристоф

– Вашему другу сильно повезло.

– У вас есть несколько минут, чтобы поговорить об этом?

– Мне нужно на другой этаж. Пойдемте со мной.

Я пошел за ним по длинному коридору. Тюилье начал свой рассказ, но не сообщил ничего нового.

– У него есть шанс выйти из комы? – прервал его я.

– Не знаю, что и сказать. Он в глубокой коме, но я видел и похуже. Каждый год более двухсот тысяч человек впадают в кому, и только тридцать пять процентов выходят из нее невредимыми.

– А что с остальными?

– Смерть. Инфекция. Некоторые превращаются в овощи.

– Мне сказали, что у него клиническая смерть длилась почти двадцать минут.

– У вашего друга кома была вызвана остановкой дыхания. Не вызывает сомнений тот факт, что его мозг некоторое время оставался без кислорода. Но сколько именно? Конечно, миллиарды нервных клеток были разрушены, особенно в церебральной зоне, они управляют когнитивными функциями.

– А в чем это проявляется?

– Если ваш друг выйдет из комы, скорее всего, у него будут осложнения. Может быть, легкие, а может, и тяжелые.

Я почувствовал, что бледнею, и сменил тему:

– А мы? Я хочу сказать, окружение. Мы можем что-нибудь сделать?

– Вы можете взять на себя уход за ним. Например, делать ему массаж. Или втирать бальзам, чтобы предотвратить высыхание кожи. Это все, чем вы можете ему помочь на данном этапе.

– Надо ли с ним разговаривать? Говорят, что это может сыграть положительную роль.

– Если честно, я об этом ничего не знаю. И никто не знает. Судя по моим тестам, Люк реагирует на некоторые раздражители. Это называется «проявлением остаточного сознания». Вообще, почему бы и нет? Может быть, голос близкого человека пойдет ему на пользу. Говорить с больным полезно также и для того, кто говорит.

– Вы встречались с его женой?

– Ей я сказал то же, что и вам.

– Какой она вам показалась?

– Потрясенной. И еще, как бы это сказать… несколько упертой. Положение трагическое. Надо принять неизбежное – другого выхода нет.

Он толкнул дверь и пошел вниз по лестнице. Некоторое время я шел за ним. Он бросил через плечо:

– Я хотел спросить у вас. Ваш друг от чего-то лечится? Ему делают инъекции?

Уже второй раз мне задавали этот вопрос.

– Вы спрашиваете из-за следов от уколов?

– Вам известно их происхождение?

– Нет, но могу поклясться, что он не употреблял наркотики.

– Отлично.

– Это бы что-нибудь изменило?

– В своем диагнозе я должен учесть все.

Дойдя до нижнего этажа, он повернулся ко мне, на его губах появилась смущенная улыбка. Он снял очки и потер переносицу.

– Ну вот и все. Мне надо идти. Остается только одно: ждать. Решающими будут первые недели. Звоните мне в любое время.

Он попрощался со мной и исчез за распахнувшимися дверями.

Я спустился в вестибюль. Я пытался и не мог представить себе Люка в шкуре наркомана. Но откуда тогда взялись эти следы? Неужели он болел? И разве мог он скрывать это от Лоры? Это я тоже должен был выяснить.

Во дворе отделения скорой помощи, около центра, куда привозили больных заключенных, людей в синей форме собралось не меньше, чем в белых халатах. Мне с трудом удалось протиснуться между двумя полицейскими фургонами и добраться до входа.

В этот момент я почувствовал, что за мной следят, и резко обернулся. Несколько пустых инвалидных кресел были вдвинуты одно в другое, как тележки в супермаркете. В первом сидел Дуду. Он до отказа опустил спинку кресла и расположился в нем как в шезлонге. В правой руке у него была сигарета, и он не сводил с меня глаз. Я слегка кивнул ему и прошел в двери. Было ощущение, что мне в спину целится снайпер.

«Тайна, – подумал я. – У парней Люка наверняка есть какая-то тайна, черт бы ее побрал».

– Не шуми, девочки спят.

Лора Субейра посторонилась, чтобы пропустить меня в дом. Я машинально посмотрел на часы: было 20.30. Она добавила, закрывая дверь:

– Они жутко устали, совсем без сил. А завтра в школу.

Я согласно кивнул, хотя не имел ни малейшего представления о том, когда дети должны ложиться спать. Лора взяла у меня плащ и проводила в гостиную.

– Хочешь чаю или кофе? А может, выпить?

– Кофе, спасибо.

Она ушла. Я сел на диван и огляделся. Субейра жили в скромной четырехкомнатной квартире у ворот Венсен, в одном из кирпичных домов, возведенных в Париже по плану массовой застройки. Они ее купили сразу после женитьбы, для чего взяли кучу кредитов. Все здесь было дешевым: хлипкий паркет, мебель из ДСП, грошовые безделушки… Приглушенно работал телевизор.

Об этой квартире Люк мог бы сказать как о своей женитьбе: «Побыстрее уладить это дело и поскорее о нем забыть». В сущности, ему было безразлично, где жить. Живи он один, его жилище было бы похоже на мое: без мебели, без всего личного. Оба мы были безразличны к житейским благам, в особенности к буржуазному комфорту. Но Люк внешне следовал правилам игры. Квартира в Париже, загородный дом…

Вернулась Лора с подносом, на котором стояла стеклянная кофеварка, две фарфоровые чашки, сахарница и вазочка с печеньем. Казалось, она двигалась из последних сил. Ее длинное лицо, из-за серых кудряшек казавшееся еще у́же, было напряженным и усталым.

В тысячный раз я задал себе все тот же вопрос: почему Люк женился на этой невзрачной глуповатой женщине, подруге детства из его родного села? Она была медсестрой и разговаривала, с трудом подбирая слова. Мне вспомнилась сальность, которую Люк частенько отпускал в ее адрес: «только миссионерская поза, без вариантов». Стало гадко.

Она села на табурет напротив меня. Нас разделял только низенький столик. Я подумал: на что теперь будут жить Лора и девочки? Надо будет выяснить, какое пособие получают жены полицейских, покончивших с собой. Но сейчас был неподходящий момент для обсуждения материальных вопросов. После нескольких банальных фраз о состоянии Люка Лора заявила:

– Я устраиваю для Люка мессу.

– Что? Но ведь Люк не…

– Я не о том. Я подумала…

Она замялась. Медленно потерла ладони.

– Я хотела собрать всех его друзей. Чтобы все объединились. Чтобы это был общий порыв…

– Ты хочешь сказать – призыв к Богу?

Лора не была верующей – полная противоположность Люку. И мне не понравилась эта идея с призывом, обыкновенным сигналом SOS, направленным в Небеса. В наши дни о Боге вспоминают только по случаю знаменательных событий: крестин, женитьбы, похорон…

– Речь идет не только о религиозной стороне, – продолжала она. – Я много читала о коме. Считается, что окружение больного может сыграть положительную роль. Были случаи, когда люди выходили из комы только благодаря тому, что с ними разговаривали и окружали атмосферой любви.

– И что же?

– Я хотела бы собрать его друзей. Чтобы создать сгусток энергии, понимаешь? Силу, которую Люк мог бы почувствовать.

Прямо как в «New Age». Я сухо спросил:

– В какой церкви это будет происходить?

– Святой Бернадетты. Это в двух шагах отсюда. Люк обычно туда и ходил.

Я знал эту часовню, расположенную на проспекте Порт-де-Венсен. Что-то вроде полуподвального бункера. Сейчас ею управляла тамильская община. Несколько лет назад, когда я еще служил в Отделе по борьбе с проституцией и сутенерством, прежнем Отделе нравов, я молился там на рассвете после прочесывания кольцевых бульваров, наводненных проститутками. Я сказал:

– Глава прихода никогда на такое не согласится.

– Почему?

– После того что сделал Люк, это исключено.

Она с горечью усмехнулась:

– Опять ваши дурацкие принципы? Но ты же сам сказал: Люк еще не умер.

– Это ничего не меняет в его поступке.

– Ты хочешь сказать, что он проклят?

– Хватит! Церковь следует определенным правилам, и…

– Я только что говорила со священником, – прервала она. – Индусом. Церемония состоится послезавтра утром.

Я искал в себе хоть искру радости, но ничего не чувствовал. Я сам себе казался ригористом, ретроградом, закрытым для всего нового. Вспомнился образок Люка, защищавший его от дьявола. Лора была права: мы оба жили в Средневековье, и он, и я.

– А ты-то, – спросила она, – почему пришел сегодня?

В ее тоне слышалось недоверие. Она всегда воспринимала меня как врага или по меньшей мере как противника. Я представлял собой недоступную для нее часть жизни Люка, ту мистическую глубину, которая от нее ускользала… И конечно же его работу полицейского. По ее мнению, это и было причиной его поступка.

– Я хотел тебя кое о чем спросить.

– Конечно. Это же твоя работа.

Я наклонился к ней и сказал как можно мягче:

– Я должен понять, что было у него на уме.

Она согласно кивнула, вытащила из рукава бумажный платок и высморкалась.

– Он ничего не оставил? Может, записку? Сообщение?

– Я бы тебе сказала.

– А в Верне ты искала?

– Я ездила туда сегодня после полудня. Там ничего нет. – Она помолчала и добавила: – Вечно эти тайны. Он не хотел, чтобы кто-нибудь понял.