Овечка в волчьей шкуре - Полякова Татьяна Викторовна

Обрывки разговоров, доносящихся из коридора, несколько между делом брошенных фраз… Они и в самом деле считают меня чокнутой. Посттравматическое состояние, амнезия, приступы ярости, во время которых я способна убить, и вновь амнезия, я могу действительно не помнить, что убила. В общем, обычная медицинская чушь с заумными словечками. Одно совершенно ясно: меня запрут в психушке надолго. Это меня не пугает. Сбежать отсюда я сумею, главное, чтобы ТЕ не добрались до меня раньше.

Прошла неделя, таблетки, что мне давали, я совала под язык, а потом выплевывала. Неизвестно, чем они меня травят, окончательно съехать с катушек я не хочу. Во вторник сразу после обеда в палате появился молодой человек. Сначала я решила, что это Андрей, и едва не упала в обморок. Человек вошел, солнечные лучи падали в окно, и в этом трепетном свете он стоял, точно в огненном ореоле, рыцарь из сказки. Рост, фигура, цвет волос. Лица не разглядишь. Я еле сдержалась, чтобы не крикнуть: «Андрюша», но он сделал шаг, и сказка кончилась. Тонкий с горбинкой нос, карие глаза в сочетании со светлыми волосами — это выглядело каким-то не правильным, впрочем, сами по себе волосы не были такими уж светлыми. Приглядевшись, я поняла: скорее всего парень много времени проводил на солнце, и они выгорели. Под белым халатом джинсы и футболка. На вид мужчине было лет тридцать, узкие губы раздвинулись в улыбке, а глаза смотрели настороженно. С минуту он разглядывал меня, а я его, он показался мне искренним, и я решила: он не из ТЕХ.

Вошел мужчина один, и это было странно. Он прикрыл за собой дверь, улыбнулся, сказал:

— Здравствуйте. — А потом представился:

— Рябов Вадим Николаевич. Я бы хотел поговорить с вами, если не возражаете.

— Я ни с кем не разговариваю, — усмехнулась я, а он вроде бы растерялся, видно, не ожидал, что я вот так запросто заговорю. Это показалось забавным, я засмеялась, тихонько, чтобы санитары за дверью не услышали и не вкололи мне чего-нибудь посущественнее, дабы отбить у меня охоту шутки шутить, и, кивнув на постель, сказала:

— Садитесь. — Он сел, с некоторой опаской приглядываясь ко мне. — Надо полагать, вы посланник, — все ещё улыбаясь, сказала я.

— Кто? — встрепенулся он.

— Посланник. Считается, что я сумасшедшая, вот я и стараюсь говорить так, чтобы соответствовать. На самом деле я подразумеваю, что вы, безусловно, посланы мне судьбой. Вы из милиции?

— Да, — помедлив, сказал он, а я как-то механически отметила про себя: «Врет». Рябов Вадим Николаевич был следователем по особо важным делам областной прокуратуры.

— Значит, мое дело особо важное? Хорошо, — кивнула я.

— Что вы имеете в виду? — Он все ещё приглядывался, наверное, решал: чокнулась ли я окончательно, или ещё есть надежда. Беда в том, что я этого тоже не знала.

— Я имею в виду, если дело важное, может, в нем кто-нибудь разберется?

— Именно это я и пытаюсь сделать, — обрадовался он. — Вы мне поможете?

— С удовольствием. Хотя в данном случае «поможете» на редкость неудачное слово. К тому же не знаю, чем могу помочь. Я-то надеялась, это вы мне поможете.

— Вы Шульгина Анна Ивановна?

— В течение года; я называла себя этим именем, — хмыкнула я.

— То есть вы не уверены, что это ваше имя?

— Я ни в чем не уверена. Особенно после того, как узнала, что умерла в возрасте восьми лет. Для покойницы со стажем я неплохо сохранилась. Как вы считаете?

— Я рад, что чувство юмора вас не покинуло. — Он улыбнулся, беспокойство в его глазах исчезло, осталось только внимание. — И все же я бы хотел поговорить подробнее…

— О моем имени?

— Да.

— Это сложно. Полгода я называла себя Анной и была твердо уверена, что Анна Ивановна Шульгина — это я. А мужчина и женщина, проживающие в Екатеринбурге по известному вам адресу, мои отец и мать.

— Теперь вы думаете иначе?

— У них были дети?

— Дочь.

— Та, что умерла от лейкемии?

— Да.

— Так что же я должна думать?

— Анна Ивановна, расскажите мне, пожалуйста, вашу историю, — очень спокойно попросил он.

— А вы поверите? — Мой вопрос как будто застал его врасплох, с каждой минутой он нравился мне все больше и больше. Я была почти уверена: он тот самый человек, что так необходим мне.

— Я вам уже верю, — ответил он, глядя мне в глаза, и в тот миг говорил правду, а я, в свою очередь спросила:

— Почему?

Какое-то время мы молчали, чьи-то шаги раздались из коридора, нарушая тишину, Вадим Николаевич вздохнул и наконец сказал:

— Тут вот что… Осипенко Иван Иванович в семнадцать лет был осужден на два года лишения свободы. Потом судимость с него сняли…

— И что? — Сердце вдруг забилось в ожидании чего-то очень для меня важного.

— Отпечатки пальцев обнаруженного в квартире мужчины и опознанного соседями как Осипенко Иван Иванович не соответствуют отпечаткам пальцев тридцатилетней давности.

— А женщина?

— Вы имеете в виду вашу мать?

— Она не была моей матерью. По-моему, у меня вовсе не было матери, то есть я лишилась её очень рано. С ней ничего не связано…

— Выходит, вы что-то помните?

— Нет. Просто иногда я знаю. У меня не было матери, а мой отец убит. Я это точно знаю. Мне кажется, я все вспомню, если увижу лицо того парня…

— Какого парня? — Он опять забеспокоился, и было отчего: изъясняюсь я как сумасшедшая. Это никуда не годится. Я вздохнула.

— У меня был паспорт, я его видела. Где-то когда-то его получили для меня. Вам удалось что-нибудь узнать?

— Конечно. — Он усмехнулся, почувствовав себя увереннее, потому что я вновь заговорила о вещах, ему понятных. — Паспорт получен взамен утерянного на основании свидетельства о рождении, родилась в Екатеринбурге, родители Осипенко… и так далее. Год назад вы вступили в брак с гражданином Шульгиным Андреем Ильичом, об этом есть соответствующая запись в отделе регистрации браков.

— Здесь, в Екатеринбурге?

— Нет. Вы расписались с вашим мужем в маленьком районном городке в Белоруссии.

— Почему в Белоруссии?

— Странный вопрос, — пожал он плечами. — Вы что, никогда не видели свое свидетельство о браке?

— Нет. Оно исчезло вместе с другими документами во время переезда, а новое Андрей выправить не успел…

— А свое свидетельство о рождении вы видели?

— Нет. Паспорт выправлял Андрей, я плохо себя чувствовала после аварии.

— Занятно, правда?

— Еще как, — усмехнулась я. — Особенно после того, как меня несколько раз пытались убить. Я расскажу вам все, что знаю. Очень может быть, что я действительно спятила и не догадываюсь об этом, но в одном вы можете быть уверены: я говорю правду. Так как помню её и знаю. Несоответствие её с вашими сведениями не моя вина, и объяснить его я не могу. Ну что, будете слушать?

— За этим я и пришел, — вздохнул он.

Второй раз мы увиделись через несколько дней. Врач, удивленный нашим долгим разговором (почти уверена — он подслушивал), пытался со мной побеседовать, но успехом эта попытка не увенчалась. Записав меня в сложные пациенты, он скорее всего махнул на меня рукой… хотя, может и нет, и все, что происходило тогда, было тщательно спланированной операцией. Главное, что меня оставили в покое. Никаких уколов, никаких таблеток. Зато дали чаю с лимоном.

Ночью я изнывала от бессонницы, таращилась в потолок, на котором лежала тень от оконной рамы, и пыталась понять или вспомнить… То, что я, умерев в восемь лет, неожиданно воскресла, очень меня интересовало. Что произошло с настоящими супругами Осипенко и кто их заменил? Дублеры исправно играли моих родителей, а когда я поняла, кто передо мной, их убрали: ведь ниточка потянется от них к другим людям. Это всегда опасно, оттого от них торопливо избавились, а также ото всех бумаг. Моя предполагаемая мать, поговорив со мной по телефону, кому-то позвонила, и этот кто-то не замедлил явиться (и не один, там, в подвале, было трое). «Родители» пытались задержать меня в доме, ожидая подмоги, не предполагая, что в любом случае, сбегу я или им удастся сдать меня с рук на руки, их самих ожидает смерть. Это соображение особых эмоций не вызвало, в глубине души я вроде бы даже согласилась, что ТЕ правы, раз смерть двух пожилых людей диктовалась соображениями чьей-то безопасности.

Закрывая дверь своим телом, женщина сказала что-то о моем безумии, я убиваю, а потом забываю об этом (от такой мысли я поежилась, хотя и знала: я никого не убивала). Она хотела, чтобы я поверила в свою болезнь, обещала помочь… любопытно. Я убиваю и ничего не помню… выходит, ТЕМ известно о колоссальном провале в моей памяти? Конечно, известно, а почему нет? Но если я ничего не помню (а я действительно не помню) и они об этом знают, зачем им за мной охотиться? Какой в этом прок, ведь я не опасна?

Вряд ли я смогу ответить на этот вопрос, как не могу ответить на многие вопросы. В комнату медленно вползал рассвет, а я уснула и вновь увидела сон. Я сижу (кресло, стул, сзади окно) и жду своего убийцу. В руках пистолет с двумя патронами. Я могу убить его, человека с лицом, точно в тумане, но он не один, и тогда они схватят меня, а мне нельзя… Вот это «нельзя» заставило меня поднять пистолет… Я испуганно вздрагиваю и просыпаюсь. Еще очень рано, в коридорах тишина, я уговариваю себя, что это только ночной кошмар, и вновь засыпаю. Теперь я вижу дом, просторный холл, лестница на второй этаж, Я бегу по ней вверх, сцепив зубы, чтобы не заорать от ужаса, потому что знаю, что увижу там, наверху. Он лежит возле кресла, лицом вниз, я делаю последний шаг, вцепившись в его плечо, переворачиваю… Сердце замирает, вот сейчас я увижу лицо моего отца и все вспомню. Но лица нет, я отступаю, кричу и просыпаюсь.