Перебиты, поломаны крылья - Колычев Владимир

Виктория набрала в легкие побольше воздуха, медленно выдохнула его вместе со всей накопившейся в ней неуверенностью. Выдохнула, меняясь в лице. Снова стала неприступным форпостом громоздкой прокурорской крепости.

– Итак, что вы хотели мне сказать о гражданке Сатаровой? – с важным видом спросила она.

– Я хотел сказать, что тоже не женат.

– Боюсь, что к существу нашего дела это не имеет никакого отношения.

– Личного дела или служебного?

– У нас нет с вами личных дел.

– Зато с гражданкой Сатаровой у нас были личные дела. Были. Я мог бы на ней жениться, но…

Он нарочно затянул паузу, чтобы Виктория прониклась пикантностью момента.

– Что – но? – заинтригованно поторопила его девушка.

– Она ушла к гражданину Окулову Борису Антоновичу. Причина банальна и стара как мир. Золушка грезила о принце, Ассоль из «Алых парусов» тоже принца ждала… Борис хоть и не тянет на принца, но денег у него достаточно, вот Катя и клюнула.

– Золушка не грезила о принце. Золушка просто работала…

– И Катя просто работала, пока Бориса не встретила… Был бы он принцем, на дуэль бы меня вызвал. А так исподтишка, как последний… Сам на меня с битой кинулся, а на прием попал, сразу сопли распустил…

– И Катя это видела? – не без возмущения спросила Виктория.

– Да… Я вчера с ней разговаривал, пытался ее вразумить.

– И что?

– И слышать ничего не хочет.

– Плохо… А вы не пытались искать людей, которые видели, как гражданин Окулов замахивался на вас битой?

– Маху дал. Машины мимо проезжали, надо было хотя бы пару номеров запомнить. Знать бы, где упасть…

– А вы упали. Подножку вам подставили… Что ж, будем разбираться.

– Я слышал, прокурор настроен решительно.

– Да… Скажу вам по секрету: он с Окуловым в одном классе учился. Я имею в виду Антона Борисовича.

– А он, похоже, хочет поиметь меня… Извините за резкость.

– Я не барышня из Смольного, – мягко и в какой-то степени заговорщицки улыбнулась Виктория. – И не с принцами работаю…

– Я и не говорю, что принц.

– И не надо быть им. Принцы только в сказках бывают хорошими, а в жизни с ними лучше не связываться…

– И не связывайтесь.

– Не буду, – пасмурно, одной щекой попыталась изобразить она улыбку.

У Андрея создалось впечатление, что у Виктории был в жизни свой «принц», на котором она обожглась, возможно, даже опалила крылышки.

– Так что мне грозит? – спросил он.

– Ничего… Пока ничего… А там видно будет… Мне, наверное, уже пора.

Она посмотрела на него так, словно не желала покидать этот кабинет. Но Андрей упустил этот момент и ничего не заметил.

Нила сдержала обещание, и вчера вечером в камеру доставили средних размеров, но жидкокристаллический телевизор с плоским экраном. Была еще и DVD-приставка, но прилагающиеся к ней диски почему-то до адресата не дошли. Надзиратель пояснил, что видео порнографического толка строго-настрого запрещено, потому и было изъято еще на приемном пункте. Вадик крикнул ему, что там была эротика, на что получил ответ, дескать, в тюрьме для арестантов не только эротика, но даже обычные шахматы – порнография, потому что там ферзь – как он сказал, особа женского рода, – сама догола раздета и в игре всех раздевает. Сказано это было в привычном для тюрьмы матерно-философском изъяснении, от которого если и тянуло на смех, то на нервно-истерический.

Самозванный смотрящий Вадик играл в демократию. Мог бы установить телевизор за ширмой в своем углу, но как истинный поборник справедливости он выставил его на всеобщее обозрение. Илья не возражал. Ему вообще было все равно. Телевизор перестал радовать его уже на второй час после подключения. И ночью, когда на одном из дециметровых каналов вышла в эфир передача про секс и с «клубничными» картинками, он демонстративно повернулся на бок и постарался заснуть.

Утром после подъема он умылся, побрился и снова завалился на шконку, хотя в сон ничуть не тянуло. И завтрак его не порадовал, хотя вчерашняя посылка из дома изобиловала деликатесами. Он уже не боялся тюрьмы, привык к дурным запахам и к сырым темным потолкам, что давили на психику, как булыжный гнет в кадке на квашеную капусту. Но нервы не выдерживали ощущения безысходности, гудели как провода под напряжением на ветру – цеплялись друг за друга, искрили, били током по телу и сознанию.

После завтрака камеру вывели на прогулку – на крышу тюремного здания, в специальный дворик с небом в клеточку. Солнце в небе, рядом с ним небольшая тучка, не делающая погоды, ласковый ветерок. Но солнце светило тем, кто на воле, а тучка, казалось, предназначалась для измочаленных тюрьмой арестантов. Чем больше Илья смотрел на эту тучку, тем сильней воспаленным воображением раздувал ее до размеров слоновьего стада.

Он стоял, опершись спиной о грязную, изгаженную мерзописцами стену, и курил, с каким-то самому себе непонятным исступлением всматриваясь в тучку. Продолжай он в том же духе, уже к концу прогулки она могла бы заслонить собой не только небо, но и все его сдвигаемое по фазе сознание.

– О чем думаешь? – услышал он знакомый и оттого шокирующий голос.

В двух шагах от него, не смея приблизиться, стоял Музыкант.

– Ты что, петушара, опух! – ошалело спросил Илья.

В общем-то, он не имел ничего против этого презираемого существа. Ну, есть у него склонность к извращениям, но ведь это врожденный порок. Сначала природа отыгралась на парне, затем сокамерники. Но вся соль тюремной философии в том и заключалась, что обиженных жалеть нельзя. Малейшая капля сочувствия к ним могла навлечь подозрения и даже обвинения в собственной неполноценности – со всем отсюда вытекающим. Опущенных полагалось презирать и унижать при малейшей возможности.

– Да ладно тебе! – в испуге от собственной смелости махнул рукой Музыкант. – Мы здесь одни, никто не услышит…

И действительно, Илья стоял в отдалении от общей массы сокамерников. Прогулочный дворик был рассчитан на тридцать-сорок арестантов, а сейчас в нем человек десять, и то вместе с контролером у входа. Немного народу в камере, да и дела у многих – кого-то на суд повезли, у кого-то встреча со следователем, у кого-то с адвокатом. И только один Илья как неприкаянный. Даже следователя по его делу до сих пор нет, вот-вот должен появиться, но пока тишина. Может, ощущение этой неприкаянности и сподвигло его на уединение…

– Что тебе надо?

– Ну вот, уже лучше, – натянуто улыбнулся Музыкант.

– Ты давай без предисловий, а то ногой в ухо заряжу!

Он неспроста упомянул часть своего тела, которым смог бы наказать обнаглевшего «петуха». Опущенных нельзя было бить руками – только ногами. Идиотские законы, идиотская логика, но, как бы то ни было, он не имел права пренебрегать ими, дабы не оказаться в одном углу с Музыкантом.

И все же обиженный не обошелся без подготовительного текста:

– Ты вчера телевизор не смотрел, а там стриптиз крутили.

– И что?

– Тебя женщины не интересуют?

– Тебя в какое ухо двинуть?

– Нет, я серьезно… Камера у вас какая-то не такая, как будто я для того только и нужен, чтобы сортир чистить. А мне деньги нужны… Тысяча рублей за всю ночь…

– Что ты сказал? – вспылил Илья.

– Хорошо, пятьсот… Я на воле меньше штуки баксов не брал…

– Ах ты, проститутка!

Илья сумел дотянуться ногой до его уха, но плохая растяжка смазала удар. Музыканта даже не качнуло в сторону, но на шаг он отступил.

– Что такое? – спросил появившийся Кирилл.

Илья заметил знакомую и пугающую одержимость в его глазах. Именно в таком состоянии он избил до полусмерти Сельдеца после того, как тот назвал его проституткой. Сейчас прозвучало то же слово, и, судя по всему, Кирилл его услышал.

– Кто проститутка?

– Да вот эта голубизна! – презрительно скривился Илья. – Пятьсот рублей за ночь.

– Точно проститутка, – согласился Кирилл.

Нездоровый блеск в его глазах усиливался, сумрачный туман сгустился до темноты. Но, на свою беду, Музыкант не понял всей остроты момента и неосторожно ляпнул:

– Зато на всю ночь. Можете вдвоем.

– Проститутка!!!

Кирилл сорвался с расшатанных тормозов и в безумном порыве ударил его ногой в живот. Еще удар, еще… Музыкант упал, но Кирилла это не остановило. Он продолжал избивать его ногами до тех пор, пока во дворике не появились спецназовцы дежурной смены. Кирилла самого сбили с ног, сковали руки наручниками, пару раз для острастки ткнули дубинкой в область почек и куда-то повели.

– Что это было? – спросил у Ильи Вадик.

– Я так понял, он очень не любит проституток.

– Где здесь проститутки?

– Да вот это чмо!

Музыкант сидел на полу, обхватив руками окровавленную голову. Сидел и качался, как китайский божок, в ожидании, что хотя бы тюремщики его пожалеют и отведут в санчасть. Но что-то никто не спешил ему на помощь.

– Какая ж это проститутка? – разочарованно протянул Вадик. – Я думал, ты договорился…