Чёрный город - Акунин Борис

Франц пристегнул мальчика ремнем, потому что дорога ухабистая. Снял шапочку, надел кожаный шлем — это Турал сам захотел. Увидел как-то автомобильного гонщика в каскетке, потребовал такую же.

Солнце нынче было лютое, ослепляющее. Пыль висела в воздухе, сверкала, как золотой песок. Немногочисленные прохожие шли лениво. Некоторые останавливались передохнуть в тени. В Баку мужчины часто просто стоят кучками, почти не разговаривают. Перекинутся словом и надолго умолкают. Женщин никогда не застанешь за таким праздным занятием. Если они болтают — то дома или во дворе, и руки всегда в работе.

Вдруг что-то изменилось. Сонная, разомлевшая от зноя улица пришла в движение. Трое бездельников, все в черных папахах, глазевшие на автомобиль с тротуара, сорвались с места. Двое прохожих, бредших по противоположной стороне, выскочили на мостовую, тоже побежали к машине.

Крик застрял у Саадат в горле.

Кауниц обернулся на топот, начал приподниматься — но один из людей вскочил на подножку, ударил австрийца кулаком по голове. Должно быть, в руке было что-то тяжелое — кастет или свинчатка, потому что Франц сполз с сиденья.

Все пятеро запрыгнули в машину: двое вперед, трое назад.

— Ан-а-а-а! — закричал Турал, повернувшись к дому — знал, что мама смотрит из окна.

На мальчика натянули мешок, крик затих.

Один из похитителей взялся за руль, второй держал ребенка. Трое задних выставили стволы, готовые стрелять, если кто-то сунется. Лица были закрыты масками — когда их натянули, Саадат не заметила.

«Делонэ» фыркнул, плюнул черным дымом из выхлопа и, подпрыгивая, понесся по булыжной мостовой. Взвинтилась пыль. Шарахнулся тонконогий верблюд с огромным тюком на спине. На его мохнатой шее зазвенели бубенчики, всплеснул руками погонщик. И машина скрылась за углом.

Саадат всё разевала рот, хотела крикнуть — не могла.

Наверное, она сошла бы с ума или умерла от разрыва сердца, если б через четверть часа не зазвонил телефон. Звонок услышали нескоро, потому что все были на улице. Вопили, махали руками, рыдали, метались. Наконец старший слуга услышал трель и пошел взять трубку.

Саадат в это время лежала на мостовой — на том самом месте, где бандиты похитили сына — и заходилась воем, колотила кулаками по земле. Вокруг плотно стояли люди, громогласно сочувствовали.

— Госпожа, — сказал задыхающийся Фарид. — Вас к телефону. Это они, те самые. Хотят вас…

В ту же секунду Саадат перестала рыдать. Поднялась, отряхнула пыль. Голова не кружилась, сердце не замирало. Сейчас раскисать было нельзя.

Пока шла к телефону, сказала себе: позвонили — значит, потребуют выкуп. В Баку детей крадут часто, это бизнес. Она ошиблась, когда думала, что обезопасила сына, аккуратно выплачивая дань. Вероятно, появилась какая-то новая шайка.

Ничего ужасного. Когда речь идет о деньгах, всё решаемо. Надо говорить с вымогателем поспокойней, чтобы не запросил слишком много.

— Валидбекова, — коротко, сухо сказала она в трубку.

— Ваш сын у нас.

Русский. Это еще ничего не значит. И армяне, и мусульмане, и кто угодно в таких делах часто берут в посредники русских — чтоб не наводить на след.

— У кого «у нас»? — осведомилась она.

На том конце сердито хмыкнули.

— Вы, кажется, не особенно обеспокоены? Зря.

Речь грамотная. Значит, скорее всего, не уголовники, а революционеры.

— Ближе к делу. Сколько?

За сына Абылгазиевых эсеры взяли триста тысяч. Но там не единственный ребенок. Правда, и предприятие почти вдвое больше. Попробовать сбить до ста пятидесяти.

— Только учтите, — всё так же спокойно продолжила Саадат. — У меня сейчас плохо с деньгами. Я только что закупила новое оборудование. Можете проверить.

Это было правдой. В мае она инвестировала 800 тысяч в модернизацию — установила на вышках двигатели «Дизель», которые качают нефть в полтора раза быстрее. Свободных средств у нее никогда не водилось, так что пришлось взять большую краткосрочную ссуду. Рассчитывала быстро расплатиться — в воздухе уже попахивало всеобщей забастовкой, а в своих рабочих Саадат была уверена.

— Зачем проверять? И так знаем, — ответил мужчина. — Денег не нужно. Откажите стачечному комитету. Никаких уступок. Это всё, что нам нужно.

Вот чего она никак не ожидала.

— Вам не нужны деньги?!

Голос дрогнул. Стратегия переговоров провалилась.

Не пойти на уступки?! Это навсегда испортит отношения с рабочими. Она собиралась подать комитетчикам чаю, сладостей. Поплакать, пожаловаться на вдовью долю. В конце концов, подняла бы тарифные расценки на десять, максимум 12 процентов — и все остались бы довольны.

Но еще ужасней другое. Если остановятся насосы, нечем будет выплачивать ссуду. А это банкротство и разорение.

— Молчите, мадам Валидбекова? Решайте, что вам дороже — деньги или сын. Говорите сейчас, я должен передать ваш ответ немедленно!

— Да, да, да! — задыхаясь вымолвила она. — Я откажу комитету. Только верните Турала!

Сердце трепетало в панике, но мысль продолжала работать. Сына можно переправить в Тебриз, к родственникам мужа. И потом договориться с комитетом…

— Мальчик поживет у нас до конца забастовки, — сказал неизвестный. — Потом вернем, зачем он нам?

Связь разъединилась.

Не обращая внимания на слуг, толпившихся у входа, Саадат осела на пол, схватилась руками за голову.

Конец. Помимо восьмисот тысяч, которые нужно вернуть банку до конца июля, еще надвигаются выплаты процентов по прошлогоднему кредиту. Она всегда исходила из того, что, если у тебя имеется рубль, нужно занять еще девять — и всё вложить в будущее. Эта стратегия в считанные годы позволила учетверить оборот, но работала она лишь при постоянной подкачке новых средств. Если добыча нефти прекратится, зыбкая конструкция рассыплется. Кредиторы налетят, как коршуны. Конкуренты, почуяв легкую добычу, стакнутся, не дадут продать участки и оборудование по рыночной цене…

Больше всего Саадат потрясло равнодушие главаря похитителей (или посредника?) к деньгам. Идейные злодеи — самые страшные. Такие во имя светлого будущего пролетариата запросто убьют семилетнего мальчика. Достоевский со своей слезой ребенка для них не авторитет.

Ах, не денег ей было жалко, не вышек, не запасов нефти! Невыносима мысль о том, что Турала впереди ждет бедность. Не нищета, конечно. Уж какие-никакие крохи от кредиторов утаить всегда можно. Но величественного, с неограниченными возможностями будущего мальчику не видать.

Саадат предавалась отчаянию минут пять. Может быть, десять. А потом взяла себя в руки.

Во-первых, лучше скромное будущее, чем вообще никакого, сказала она себе.

Во-вторых, нельзя сдаваться раньше времени.

Честно говоря, сдаваться она не умела ни раньше времени, ни позже времени.

Вечер еще не наступил.

Что можно сделать?

В другой стране или хотя бы в другом городе Российской империи она обратилась бы в полицию. Но только не в Баку. Для мусульманки это означало бы навсегда потерять лицо. Жаловаться в русскую полицию еще худший срам, чем решать тяжбу в русском суде. Даже при убийстве родственника бакинец не обратится к властям. Мстить врагам нужно самому, а не можешь — предоставь возмездие Аллаху.

Господи, да плевать на потерю лица! Но эта полиция только и умеет, что брать бакшиш. Никого они не найдут, сколько им ни посули. Не для того эти шакалы существуют.

Значит, нужно попробовать традиционный путь, которым в такой ситуации пошла бы всякая мусульманская мать, не имеющая защитника, но располагающая средствами.

Только нужно спешить. Очень мало времени.

Уже через час, поговорив по телефону с несколькими знающими людьми, Саадат знала, к кому следует обратиться и как этого человека найти.

Есть знаменитый гочи с очень хорошей репутацией, некий Кара-Гасым. О нем уже неделю говорит весь город, потому что недавно в Шубанах этот человек в одиночку перестрелял целую банду армянских анархистов. Осведомленный человек сказал: если Кара-Гасым возьмется — сделает. А не возьмется — значит, никто не поможет.

Еще через полчаса, укутанная в старый хиджаб младшей служанки, Саадат шла по Старому Городу.

Посредник, которого прислал осведомленный человек, показал во двор:

— Это здесь, госпожа. По лесенке и наверх. Дальше я с вами не пойду, и да поможет вам Аллах.

С бьющимся сердцем, но шагом твердым и решительным вошла она в комнату, где на коврах висело много оружия, а у стола огромный пышноусый детина ел сухофрукты, зачерпывая их горстями.

Скорбный рассказ он выслушал молча. Сразу сказал: