Чертова баба - Арбенина Ирина

Однако на этот раз директор «Андромеды» разговаривал с Аней как-то ускользающе и очень осторожно:

— Да мы как-то не в курсе… Мы как-то… Наконец он все-таки раскололся и вздохнул:

— Ну, ладно, ради Андрея Кронрода! Так и быть…

— Да-да? — Светлова подумала, что надо бы все-таки потом выяснить у Кронрода, что за отношения их связывают, если ради него человек идет на такие жертвы.

— Мне вообще-то Лидия Евгеньевна не советовала с вами откровенничать и вообще… общаться.

— Вот как?

— Видно, вы ей не приглянулись.

— Да, я ей не приглянулась — это точно, — согласилась Светлова.

— Но ради Андрея…

— Именно. Исключительно ради Андрея!

— Они уехали. Обе. За границу и надолго.

— А когда вернутся?

— Этого не знает, я думаю, никто.

Глава 10

Особые отношения связывают мир живых и мертвых — в монастыре послушница Ефимия часто размышляла на эту тему. И часто возвращалась мыслями к преставившейся своей маменьке, напророчившей когда-то перед смертью, что найдут Ефимия и ее дочь свою судьбу на улице Гагарина.

Возвращалась… Ибо в отношениях с преставившейся маменькой кое-что Ефимию смущало. Дело в том, что умерла-то маменька с легкою душою… Это было видно, поскольку выражение лица у покойной, когда она испустила последний издох, было на редкость умиротворенное, даже, если так можно сказать, довольное. Но потом, уже в морге, патологоанатомы зачем-то, по каким-то своим соображениям, проткнули ей грудь анатомической иглой, чтобы вышел воздух. И видно было, что настолько эта процедура была покойной неприятна, так это ее обеспокоило, что вся она как-то скукожилась, нахмурилась… Так во время своих похорон и лежала в гробу нахмуренная и недовольная.

И вот это последнее, обращенное к миру земному недовольство покойной даже спустя много лет не давало Ефимии покоя. Ибо благо, когда человек покидает этот мир с выражением покоя и умиротворения на лице.

В общем-то, все это только подтверждало убеждение Ефимии в том, что чем меньше живые беспокоят умерших, тем лучше. Недаром при монастырях за могилами в старину не ухаживали: им давали зарасти травкой, и никто на погост не ходил, и уж тем более не украшал могилы этими ужасными искусственными цветами. Ибо вся эта суета живых и их присутствие на кладбище не нужны мертвым, им нужен покой.

Что касается мертвых, то лучше бы они тоже не беспокоили живых… А то вот маменька стала слишком часто последнее время являться Ефимии в снах — именно такой недовольной и нахмуренной, какой лежала тогда в гробу. Являлась и являлась, словно хотела ее предупредить о чем-то.

Но у Ефимии с некоторых пор и без этих предупреждений на душе было смутно. Исчезли куда-то былая легкость и покой. Да и в самом монастыре обстановка изменилась. Прежде, когда в начале перестройки монастыри только открывались, сюда шли женщины такие, как сама Ефимия или ее подруга инокиня Ксения Они искали здесь приюта для души — потому и шли с душой легкой, детской, оставив, отринув все тревоги и заботы жизни мирской.

И, несмотря на строгость и даже суровость монастырской жизни, были тогда в ней свои шутки и юмор… ну такой, правда, своеобразный… монастырский.

Например, часы в монастыре были всего одни. К тому же на них не было стекла. И послушницы, желая приблизить время обеда, часто переводили, проходя мимо, стрелку на часок вперед.

В ответ матушка-настоятельница, также проходя мимо, переводила стрелки назад, да к тому же, часа на три, а это означало: забудьте о времени, сестры!

Зеркало тоже было одно. Как-то показалось матушке, что возле него послушницы слишком много крутятся.

На следующий день зеркальное стекло из рамы исчезло, а на его месте появилась надпись, сделанная матушкиной рукой: «Душа — вот твое зеркало».

Так они и жили тогда с тяжелой работой и легкой душой. То вдруг Ефимия и инокиня Ксения песенку запоют — из времен своей молодости комсомольской.

Вдруг вспомнится, «кольнет» — и грянут что-то вроде «Главное, ребята, сердцем не стареть!» Матушка услышит: «А ну-ка быстро, марш, каяться, проказницы!» И они гуськом на исповедь — впереди высокая дородная Ксения, бывший директор школы, кстати сказать… А за ней маленькая толстенькая Ефимия.

А сейчас в монастыре уже не пели песенок. В нем появились какие-то другие женщины — они уже искали в монастыре не спасения для души, а спасения от бездомности и нищеты. Искали не приюта духу, а самого обыкновенного приюта — угла, крыши над головой. Они бежали в монастырь от бедности, которая царила в стране. В этих женщинах не было уже детской веселости. Были они озлоблены и угрюмы, некоторые с детьми.