Крестная дочь - Троицкий Андрей

В ту пору Азизбеков сам уже подсел на иглу и не надеялся с нее спрыгнуть. Через открытое окно туалета на первом этаже он просунул внутрь сверток с тряпками: джинсы, легкая куртка, пара кроссовок. Через десять минут переодетая Галя вышла через вахту мимо охраны. Они поймали чайника, Азизбеков назвал адрес ведомственной гостиницы. Через полчаса они поднялись на этаж и вошли в номер, где четвертый день гуляли друзья из Ташкента: Фарад Батыров, его приятель и охранник Юра Родимин, он же Родя. Парни могли позволить себе любой отель, самый крутой, могли передвигаться только на лимузине и не вылезать из самых шикарных кабаков и бардаков. Но людям, связанным с криминальными делами, не в кайф светиться на всех перекрестках, как простым лохам с деньгами. Они давно облюбовали эту гостиницу, в номерах могли делать все, что угодно. Говорить о чем попало, не опасаясь прослушки.

Дверь открыл Родимин, он провел молодых людей в спальню и сказал, что к Батырову с минуты на минуту должен приехать его брат, будет деловой разговор. Поэтому придется немного подождать начала праздника.

– Посидите тихо, будто вас здесь нет, – Родимин вышел и закрыл дверь на ключ.

Азизбевов был удивлен: он никогда не слышал о том, что у Фарада Батырова в Москве есть брат. Около получаса они с Галей сидели на кровати, тихо перешептывались или молчали. Азизбеков хотел сегодня поговорить с Батыровым. Одно время Эльмурад перевозил из Узбекистана в Москву небольшие партии дури: когда полкило героина, когда килограмм. Он отдавал товар одному важному человеку, хозяину большого ночного клуба, имел с каждой сделки приличные комиссионные. Но хорошая жизнь кончилась, когда Батыров узнал, что его курьер сам балуется дрянью. Наркоманов и алкоголиков он на работе не держал. И выгодными перевозками стал заниматься другой человек. Сегодня Азизбеков надеялся выпросить у хозяина прощение, поклясться ему, что больше никогда шприц в руки не возьмет. Ведь они не просто земляки, росли по соседству, они, можно сказать, почти родственники. Он отдаст свою девчонку хозяину. В знак уважения. Пусть попользуется, авось, подобреет и простит. Но вот, как туча на горизонте, появился этот чертов брат…

Когда в соседнюю комнату вошли люди и начался разговор, Азизбеков уже все глаза проглядел в замочную скважину. Голос Фарада Батырова, его характерный нараспев говорок можно было узнать сразу. Второй голос – Родимина. А третий, видно, того самого брата, имя которого удалось узнать позднее, – Сергей Николаевич Олейник. Это был тяжелый муторный разговор. До сих пор Азизбеков помнит почти дословно некоторые фразы.

– Героин – это тоже самое убийство, только в рассрочку, – сказал Олейник. – Я не хочу принимать участие в этом дерьме. Ты несколько раз обращался ко мне со своими заморочками. И я всегда отвечал «нет». И сейчас мой ответ – отрицательный. Пойми, Фарад, у меня свой бизнес. Я не желаю рисковать, ставить под удар репутацию…

– Поверь мне, братишка, героин – это не убийство, – не дал договорить Батыров. – Я даю людям то, чего им не хватает. Дарю им праздник, помогаю вырваться из серой рутины жизни. Не я выбираю за человека, садиться ему на иглу или нет. Этот выбор делает сам человек. Если я уйду с рынка, мое место займет другой поставщик. А я превращусь в босяка с дырявыми карманами и принципами, которые в базарный день за рубль не продашь. Со мной или без меня все останется по-старому, как есть. А твой бизнес – это мышиная возня, помойка. Ты гонишь за границу и привозишь оттуда какие-то контейнеры, с каким-то дешевым барахлом. Клюешь крошки с чужого стола. Десять-пятнадцать процентов доходности – разве это бизнес?

– Мне хватает. Десять процентов – это не так уж мало по нынешним временам.

– Только не смеши мои тапочки, – Батыров нервничал, он не привык, когда ему отказывают. – Сейчас у меня небольшой груз, первая проба, которую ждут в Варшаве. Двести тридцать килограммов чистого афганского героина. Я беру его по пять тысяч долларов за килограмм. В Москве, расфасованный, он стоит на улице уже сто тысяч баксов за килограмм. А в Европе будет стоить как минимум миллион. Пять тысяч на входе и миллион на выходе. Вот это бизнес. При этом половина навара остается тебе. Пятьдесят процентов с оборота и никакого риска. Твои грузовики пересекают границу и проходят таможенную очистку на специальном терминале. Нет контроля в пути. При такой постановке дела дурь можно доставлять в Европу тоннами. Впрочем, любой риск будет оправдан и любые издержки можно будет списать без проблем. Но риска нет… А для начала – всего двести тридцать кило. Я уже обещал людям, я не могу отказаться.

Разговор продолжал вертеться вокруг этих двухсот тридцати килограммов дури. Батыров говорил, что они с Олейником братья, а братья не должны расстраивать друг друга, он ссылался на каких-то незнакомых Азизбекову людей. Он говорил, что ему отрежут голову, если груз в срок не доставят в Варшаву. Он вспомнил отца, свое нищее детство, бедность из которой выбрался, только когда нажил две грыжи и сотню врагов… Но Олейник не хотел ничего слушать. Он ответил, что больше не желает знать брата, эта встреча у них последняя, товар до Варшавы не доедет. По крайней мере, на его грузовиках.

И тогда слово взял Родя. Он сказал, что вариант с отказом Олейника был предусмотрен. На этот случай требовалась страховка. Поэтому сына Олейника Максима сегодня утром пригласили в гости. Он сидел в том самом кресле, где сидит его отец, а потом паренька повезли развлекаться. В Москве много мест, где можно отдохнуть, а мальчик все учится, портит зрение и глотает книжную пыль. Короче, Максим вернется домой, как только просьба Батырова будет выполнена, а груз доедет до Варшавы. Олейник схватил вазу и запустил ею е голову Роди, но тот успел увернуться. В комнату вломились два мордоворота из охраны Батырова и помогли старшему брату придти в себя. Крутили ему лапки, пока он не успокоился. А потом проводили до машины.

Оставшись вдвоем, Родя и Батыров открыли бутылку коньяка и выпили. Посидели немного и еще выпили. А потом вспомнили о девчонке. Они вошли в спальню. Галя сидела в углу на стуле, ее трясло, она не могла говорить. Азизбеков, согнувшись пополам, вышел в туалет, сказал, что прихватило. Он постоял в коридоре и вернулся в номер. Он точно не знает, что происходило в спальне. Оглушенный страхом, он сидел в кресле и тупо смотрел в экран выключенного телевизора. Слышал только какие-то вздохи и матерную ругань. А потом Батыров вышел, совершенно голый. Он накинул халат, упал в кресло и закурил. Минут через десять появился Родя, он был пьян, но не настолько, чтобы не контролировать свои действия.

– Хорошая девочка, – сказал Батыров своему охраннику. – А теперь избавься от нее. Она слышала весь разговор. Она не должна знать того, что знает.

– Как это: избавься? – Родя, пошатываясь, стоял посередине комнаты и отхлебывал из горлышка коньяк.

– В соседней комнате на кровати эта сучка. А рядом окно. Что тебе еще нужно? Подробные инструкции? В письменном виде? А потом соберешь вещи. Через полчаса мы съезжаем.

Родя поставил бутылку на столик. Вошел в спальню и через пару минут вернулся. Все было уже кончено. Он взял бутылку, сделал еще один глоток и пошел складывать чемоданы. Азизбеков выскользнул из номера, по служебной лестнице спустился вниз. Он боялся, что люди Батырова догонят его и прикончат. Позднее через человека, близкого к Батырову, тоже бывшего курьера, он узнал, что Олейник переправил в Варшаву груз. А за ним и вторую партию наркоты, и третью… Так продолжалось полгода, а потом ему вернули сына. Живого и здорового.

Олейник отправил Максима за границу, сначала в Европу, а потом в Америку и решил, что настал его черед сделать свой ход. По слухам, многих курьеров Батырова отстреляли в Москве. Опять же по слухам, его самого дважды пытались достать в Ташкенте, но не получилось. Только случайные прохожие погибли и кто-то из охраны. Конца у этой истории нет. Или Азизбеков просто не знает, чем все кончилось. Он прятался долгих два года. Сначала от своего бывшего хозяина, потом от людей Олейника. Он стал законченным наркоманом и знает, что пути назад нет.

Перечитывая последние страницы, Девяткин качался на задних ножках стула и смолил сигарету за сигаретой. Наконец он положил листки на край стола и спросил Азизбекова, как он себя чувствует.

– Спасибо, гражданин начальник, – Эльмурад шмыгнул носом. – Теперь все в норме.

– И хорошо, кивнул Девяткин. – Тогда вот что. Ты переночуешь здесь, в камере. А утром тебя отпустят. Да, да… Потому что, как я понимаю, тот терпила, ну, автолюбитель, он уже получил назад свою магнитолу и колонки. И вообще претензий лично к тебе он не имеет. Все понял?

– Спасибо, – кивнул Азизбеков и показал пальцем на исписанные странички. – А с этим как же?

– Ну, мы приняли твою важную информацию к сведению, – ответил Девяткин. – Мы осмыслим ее. И, разумеется, используем. Ну, когда понадобится. А ты возвращайся к своей бабе. Ну, как там ее… К Ольге Кочкиной. Прописывайся и постарайся завязать с дурью. Как говорится, другого тебе не дано. Или под забором подыхать или жать дальше. От Олейника и Батырова больше не бегай. Я подозреваю, то есть, я уверен, что этим гражданам сейчас не до тебя. Своих забот хватает.