Поцелуй дочери канонира - Ренделл Рут

— Хотите сказать, у него СПИД?

Сэм Розенберг пристально посмотрел на Вексфорда.

— Ну вот, и вы связываете СПИД с гомосексуалистами. Поймите, через год-другой он будет столь же обычен и среди натуралов. Это не болезнь геев. Вовсе нет.

— Но болезнь Джема Хокинга, так ведь?

— Джем Хокинг ВИЧ-инфицирован. Сейчас у него тяжелая форма гриппа. У нас в «Ройял Оук» эпидемия, и он заболел тяжелее, чем другие, попал в больницу, пролежит неделю. Но к концу недели, если не будет неожиданностей, вернется в коллектив… Сам он настаивает, что у него пневмония на фоне ВИЧ-инфекции, и думает, что я не решаюсь открыть ему правду. Испугавшись, что умирает, он захотел вас увидеть.

— А зачем?

— Этого не знаю. Не спрашивал. Да он бы и не сказал. Он хочет говорить с вами. Так что, кофе?

Он был тех же лет, что и врач, но темноволосый и смуглый, с недельной щетиной на щеках и подбородке. Наслышанный о новых веяниях в больницах, инспектор ожидал застать больного на ногах, в халате, сидящим на стуле, но Джем Хокинг лежал в постели. У него был больной вид — Дейзи никогда не выглядела такой изможденной. Руки, сложенные на красном одеяле, были синими от наколок.

— Как дела? — спросил Вексфорд.

Хокинг не торопился отвечать. Приложил украшенный синими узорами палец к губам и потер. Потом проговорил:

— Плохо.

— Так что, когда вы были в Кимнгсмаркэме? Ведь вы мне это хотели рассказать?

— В прошлом мае. Зазвенели колокольчики, а? Только уже поздно, кажется.

— Как знать.

— Я умираю. Ты этого не знал?

— А вот врач так не считает.

Злая ухмылка исказила лицо Джема Хокинга.

— Так они и скажут правду! — Он презрительно фыркнул. — Даже здесь! Никогда не говорят правду — ни здесь, ни где бы то ни было. Это невозможно, правду говорить нельзя! Приходится слишком много объяснять, приходится копаться в своей душе. Каждым словом кого-нибудь оскорбляешь и только выказываешь, какой ты выродок. Задумывался когда-нибудь об этом?

— Задумывался, — ответил Вексфорд.

Хокинг ожидал чего угодно, только не простого утвердительного ответа. После небольшой паузы он продолжил:

— Все время только и повторяешь: «Ненавижу! Чтобы вы сдохли!» Вот и вся правда. И еще: «Хочу умереть, но до смерти боюсь смерти!» — Он перевел дыхание. — Я скоро сдохну, точно. Может, переживу еще один приступ, но будет следующий — и меня понесут ногами вперед. А может, и не придется ждать следующего. Мать твою, с Дэйном все вышло намного быстрее!

— Кто такой Дэйн?

— Я надеялся, что успею рассказать вам, прежде чем умру. Теперь успею, конечно. Что я теряю? Я уже все потерял, кроме жизни, да и та уже висит на волоске.

Лицо Джема Хокинга как будто сжалось, глаза словно сблизились, и человек, которого Вексфорд неожиданно увидел перед собой, оказался одним из самых гнусных типов, с какими инспектору приходилось сталкиваться.

— Хочешь узнать кое-что? Последнее удовольствие, которое мне осталось, — разговаривать о моем конце. Людям становится неловко, и мне приятно видеть, как они теряются и не знают, что сказать.

— Я не теряюсь.

— Ну а чего ты тогда ждешь, гребаный коп?

Вошел санитар — мужчина в джинсах и коротком белом халате. В годы молодости Вексфорда его назвали бы «мужчина-сиделка». Тогда говорили и «женщина-врач». В этих наименованиях не было никакого непочтения, но они хорошо показывали, чего общество ожидало от мужчин и женщин.

Санитар услышал последнюю реплику больного:

— Грубить ни к чему, Джем, тебя к этому никто не вынуждает. Что проку бросаться грязью? — и напомнил, что пришло время пить антибиотики.

— Какой в них, к чертям, прок, — сказал Хокинг. — Пневмония — это вирус, придурки вы чертовы.

Вексфорд терпеливо ждал, пока Хокинг, вяло протестуя, примет свои таблетки. Он действительно выглядел тяжелобольным. Вексфорд видел: этот парень — не жилец. Ожидая, пока уйдет санитар, больной, склонив голову набок, разглядывал синие узоры на своих руках.

— Спрашиваешь, кто такой Дэйн? Я скажу. Дэйн был моим другом. Дэйн Бишоп. Дэйн Гэвин Дэвид Бишоп, если хочешь целиком. Ему было всего двадцать четыре…

«И я его любил», — повисло в воздухе невысказанным. Вексфорд читал это в лице Хокинга: «Я его любил». Но инспектор не был склонен миндальничать — особенно с убийцей, особенно с таким, который с молотком напал на старуху. Любил, так что с того? Разве любовь к другому искупает твои собственные грехи? Разве она делает тебя добрым?